— Никакой, Северин. Корона опять собирается строить крепости на Днепре, украинское казачество и славных мужей к рулю государственному не подпускает, реестры не увеличивает и жалованья не платит реестровикам. Как искренний ревнитель православия и нашего края, князь Василий-Константин стоит бок о бок со своим народом.

— На шее сидит, а не бок о бок стоит. Рассказывай о себе. А ты похвально заучил все жалобы нобилитованных. Как по-писанному шпаришь.

— Во гневе темном и злобе напрасной с братом говоришь, брат Северин. Твой поступок на ужине…

— Меня там все узнали? — как у подсудимого на допросе, спросил Наливайко.

Поп успокоительно замотал головой:

— О, нет, будь спокоен! Кроме Сюзанны и князя, никто, даже я. твой брат, не узнал тебя. Однако я уверен, что старый князь, если и не узнал, то озадачен, почему плакала красавица-чешка.

— Ну, ты оставь этот тон… — Наливайко встал со скамьи и отвернулся к окну. Лишь теперь поп заметил саблю под кунтушем.

— Вы ее все-таки отравите? — тихо спросил Наливайко, не поворачиваясь от окна.

Демьян подошел к брату, положил руку на его мужественное плечо. Наливайко не обернулся, ждал ответа, а может, забыв про свой вопрос, смотрел сквозь окно в темную ночную пустоту. Поп, наконец, заговорил голосом до тошноты сладким. Долго и докучливо говорил о славном украинском роде князей, о полковниках и казачьем рыцарстве. Говорил об украинской короне, о народе, который бунтует. Но когда глаза его встретились с глазами брата, медленно поворачивавшего голову от окна, поп вспомнил про его вопрос:

— Будь уверен… Сюзанна… если и умрет, то только своею смертью…

— Значит, все-таки отравите… Ну, давай, продолжай про народ. А жаль, она искренний человек…

— Мы благословляем это народное движение, потому что оно обещает грядущую славу нашему краю.

— Благословение ваше сытым сгодится. Нам нужны оружие, пушки, а не кропило.

— Все будет, брат Северин. Вон полковник Лобода с реестровиками на Джурджево пошел и уже вернулся в Сечь с громадною добычею и оружием.

— Ведь польские гетманы хлопочут о мире с турками?

— Очень хлопочут, но нам-то что до этого? То ведь польские гетманы, а не мы.

— Правильно, брат, но недипломатично. Ведь если затронешь турка — наткнешься на жолнеров Жолкевского, которые сейчас наводят порядки в Молдавии.

— Тю, какие пустяки волнуют тебя! Замойский опять напишет воеводе или в Сечь, что казаки беспокоят турка, — вот и все. В Сечи опять посмеются над этим, а Острожский ответит, что вольный люд казачьим хлебом пробавляется. Вернетесь вы с артиллерией, с порохом и оружием — как родные будете приняты в воеводстве. Князь тебе и грамоты королевские..

— Каштелянство, благородную супругу… — докончил Наливайко, и о-ба умолкли.

Северин постоял у окна, потом прошелся по тускло освещенной комнате, как человек, который решает судьбу целого края. Демьян съежился от этой реплики брата.

«Случайно вырвались у него эти слова иль прознал обо всем?» — настойчиво сверлила мысль.

Вдруг Наливайко остановился и, глядя в упор на брата, резко сказал:

— Как брата родного, а не как княжеского духовника спрашиваю: поможешь вооружить полки повстанцев или будешь петь только эти колыбельные песни про благословение?

— Крестом клянусь! Из казны воеводы будут выданы червонцы, а из моих рук — благословение и

Знамена. Только достань и передай Янушу десяток- полтора пушек, чтобы помириться вам и со временем соединить ваши военные силы для борьбы…

— Погоди, Демьян! Вашего Януша польская шляхта не отдаст ни за какие пушки и даже замки, напрасно стараетесь. Продажная шкура любого пана с Украины ценится только на рынках Кракова и Варшавы, а мы и за бесценок не захотим получить этого подлеца, не то что за пушки… Но верю твоим словам и обещаю, что на первых порах не трону воеводу. Твоя работа дает себя знать и среди повстанцев, — они стоят за немедленный поход по казачий хлеб за Тегинею. Но я все силы приложу, а не уйдут повстанцы с Украины. Отсюда начнем…

— Этим испортишь дело нашего родного края…

— Погоди, говорю! Кому ты врешь, отче? Ведь я знаю, что вы с князем норовите столкнуть меня с жолнерами гетмана Жолкевского. Придумано умно, что и говорить, но не пойдем мы с Украины и, пока там Жолкевский из Молдавии вернется, успеем кое кому подрезать крылья и выставить свое войско против гетмана. Нас поддержит Сечь, и тяжкое панское ярмо народ все-таки сбросит со своей шеи.

— Что ты мелешь? Опомнись, Северин!

— Так говорят люди, а не я. Вы замышляете разбить хлопское движение силами польской державы. Чужими руками жар загребаете, брат, мечтая об украинском королевстве. О, нет, на этот раз не Косинскому в руки попадет руководство этим движением! Об этом позабочусь я и без вас. Теперь я вполне понимаю свою тяжелую ошибку под Пяткою и во второй раз не совершу ее, не надейтесь с воеводою на это. Мир раскусит его благочестие, я этому помогу. Мы будем бить пана, какому бы распятию он ни молился и какими бы клятвами ни клялся перед людьми. Пан есть пан. Пан — это волк над стадом обманутых, измученных людей… Что же касается Криштофа Радзивилла, то ему я первому сверну рога, даже там, на Литве, его достану. В моей крови текут слезы наших людей, в моем сердце пылает огонь их гнева на пана-угнетателя. Берегись, брат, этого огня, испепелит он и тебя. Не поможет ни крест в руке, ни братская кровь в жилах…

— Северин! — умоляющим голосом отозвался поп, сбитый с толку полным раскрытием тайны княжеской беседы и страшной угрозой брата.

Наливайко не обратил внимания на эту мольбу.

— А если и случится на некоторое время неудача и силы наши не одолеют панского натиска, подадимся на север, к народу русскому, а уж с ним вместе наверняка доконаем панов, освободимся от их ярма и от бесчестья… Так что еще раз и в последний спрашиваю, как брата: поможете оружием или будете вредить восстанию? Откажись, брат, от княжеской затеи, не по пути нам с воеводами.

Северин Наливайко раскрыл полы кунтуша и взялся за эфес казацкой сабли. Это был уже не родной брат отца Демьяна, а вождь грозного народного восстания.

— Будет, будет. Однако ты должен убраться прочь из воеводства, иначе меня… посадят на кол эти можновладцы…

— И это знаю, отче. В ту ночь, когда ты сговаривался с воеводой, мой человек подслушал в покоях… Хоть у Сюзанны и панская кровь в жилах, но отец ее всегда жил в мире с казаками. Не хочу я смерти этой… женщины, полезной