Шрифт:
Закладка:
«Такой красивый, — думала она. — И без всяких чар».
Девушка рассматривала любимое лицо: длинные ресницы (она время от времени называла его пони за это), большой ровный нос, пухлые губы. Высокий лоб, густые тёмные брови и в противовес им очень светлые локоны — ей нравилось всё в его лице, а вот причёска… Иногда она предлагала Александру либо подстричься, либо отпустить волосы, а то эта непонятная средняя длина, как ей казалось, была ни туда, ни сюда. Сейчас же Фима провела руками до прядям, прикрывавшим уши, и подумала, что и причёска у него идеальная. Всё в нём идеально, когда он живой.
Веки её становились тяжелее с каждой секундой, и вскоре девушка уснула тяжёлым поверхностным сном.
Ей снилась темнота. Густая, она клубилась облачком размером с человека. И хихикала — зловеще, мерзко. Как хихикают коварные лесные духи-пауки, когда видят, что жертва уже попала в их паутину, и можно поиграть.
Темнота приблизилась к ней, и тогда девушка увидела, что у неё были глаза. Человеческие, чёткие, с чёрными веками и ресницами. И Фима узнала эти глаза. Не могла не узнать.
Два болотисто-зелёных огонька приблизились к ней, внимательно вглядываясь, разъедая взглядом кожу, мышцы и кости.
— Сбереги его, — прошипела темнота.
Она говорила свистяще, с трудом выталкивая звуки из своего нутра. Будто уже разучилась говорить, но силилась вспомнить как это делается.
А потом Фима проснулась.
Открыв глаза, она тут же окунулась в соцветие совсем разных звуков: людские голоса, жужжание заведённого мотора, хлопанье дверей и торопливый топот ног.
— Готовы? — спросил коренастый мужчина, стоявший у противоположной стороны кровати.
— Давайте.
— Агась.
Это ответили ему ещё двое: один высокий и толстенький, с животом-арбузом, и второй — его полная противоположность: тощий, пониже Фимы ростом. У худого была искренняя щербатая улыбка, которой он поприветствовал Фиму, заметив, что та проснулась:
— Ты как, сестрёнка?
— Нормально, — Фима настороженно приподнялась на локтях.
Она узнала братьев Каракулиных, их соседей. Удивительно, как эти двое так хорошо ладили: ну истинно медведь и сурок.
— Помоги тогда нам, пожалуйста, — попросил Артём, тот, что с арбузом. — придержи Шурика за плечи, чтоб поровнее мы его переложили.
Арифметика тут же подобралась и оживилась, увидев носилки в их руках. Третий из них — Батя Каракулин, довольно хмыкнул и ухватился за ноги Александра:
— На счёт три, Фимочка. Раз, два, взяли!
Она послушно подхватила друга и вместе с Батей Каракулиным они бережно перенесли его на белое полотно, прикреплённое ремнями к древкам от разряженных мётел.
«Конечно же тётушка вызвала помощь», — поняла Фима.
Пропуская братьев вперёд — те шагали медленно, чтобы Александра лишний раз не трясло — она выглянула в окно спальни. Красибора на заднем дворе уже не было. Зато была группа ведьм и ведьмаков. Восемь человек методично изучали развалины теплиц: Фима видела, как те осматривают осколки, берут какие-то образцы и шепчут, шепчут, шепчут заклинания. Из-за угла вышла тётушка Негомила. Она встала перед обугленным каркасом и, уперев руки в бока, внимательно огляделась. Фима поняла по движениям губ, какое заклинание читала её тётя, и знала, что та сейчас просматривает лес на много десятков километров вокруг. Заклинание энергоёмкое, но действенное. Бесконечное число раз тётушка ловила её во время очередной проказы, пока маленькая ещё Фима никак не могла взять в толк, как это тётя настигала её в любой точке леса, как бы далеко в чащу девочка не забрела.
— О, ты проснулась, зайка, — улыбнулась тётушка Негомила, заметив Фиму.
Она шепнула пару слов и внезапно налетевший ветер наполнил её длинную, до земли, плиссированную юбку. Изумрудно-золотистая ткань натянулась, будто парус, и тётушка плавно поднялась в воздух. Описав дугу, она проскочила в окно (Фима предусмотрительно отошла в глубь комнаты) и мягко приземлилась на персиковый ковёр.
— Как себя чувствуешь?
— Ужасно, тётя, — призналась Фима. — Что здесь случилось? Зачем учинять такое?
Она махнула в сторону дымящихся осколков и уже чувствовала, что глаза вновь начало щипать чувство несправедливости. Как же она любила эти теплицы. Больше неё их обожал один только Александр. Это огромное строение было ему и парком, и зимним садом, и местом для уединения или, наоборот, общения. Да, поначалу Фиму напрягал наглый шёпот растений. Календула легко могла начать шептать стишок про жениха и невесту, а кустики клюквы глупо хихикали, глядя, как Александр с Фимой старательно делали вид, что они не такие, и вообще ждут трамвай, а эти вот звуки — просто сквозняк.
Впервые Фима зашла в казавшийся бесконечным парник, когда ей было четырнадцать лет. Она узнала от старших, что именно здесь можно было найти Александра Былиева — старшеклассника из её школы. Тот учился в выпускном классе, был высок, светловолос и молчалив — вот и всё, что Фима знала о нём тогда. Ну и ещё что он был добрым и заботливым. Даже к совсем незнакомой девчонке, а это Фиму особенно тронуло. Днём ранее она стояла на платформе и ждала электричку вместе с одноклассниками. Впереди их ждала экскурсия и морская прогулка — точнее, всех остальных. Потому что Фиму ждало окоченение и простуда. А потом она, конечно же, умрёт! Именно так её страшила тётушка, надеясь, что девочка будет исправно надевать шапку. Что ж, тётушка победила, и шапка увенчивала каштановую макушку. А вот плюшевый тёмно-зелёный свитер, хоть и очень шёл к Фиминым глазам, совсем её не грел. Возможно, потому что стоило надеть ему в команду куртку или пальто. Девочка обхватила себя за плечи и, призывно стуча зубами, потопталась на месте. Фима уже не помнила, что побудило её поставить красоту наряда выше логики и инстинкта самосохранения. Или кто, будем честны. Девятый класс — детские забавы уже в прошлом, до взрослого ума ещё далеко, а влюблённости и драмы — они уже здесь.
Как бы то ни было, выглядела она отлично: свитер крупной вязки доходил до середины бедра, перехваченный на талии широким ремнём с бронзовой пряжкой. Из-под ворота выглядывает отутюженный и накрахмаленный воротничок форменной рубашки. Кожаная юбка была сантиметров на десять длиннее свитера, а шнурованные полуботиночки на умопомрачительном каблуке добавляли образу бунтарства. Красный и сопливый от холода нос же придавали флёр дурости.
И вот, когда девчонка шоковой заморозки уже решила, что никакие экскурсии и мальчики не стоят жизни, а отпускать, забывать и ловить ей тут нечего, на плечи легла куртка. Фима вздрогнула и повела плечами, чуть не скинув предмет одежды, но руки дарителя куртку придержали.
— Замёрзла, — раздалось у неё над ухом. И это был
