Шрифт:
Закладка:
Александр Николаевич (генерал-поручик Самойлов. – А. Б.) вошел первый в крепость, а потом с другой стороны принц Ангальт. Армия моя почти наголову из рекрут, но когда есть Божия помощь, все побеждает.
Пашу с чиновниками турецкими скоро отправлю в Петербург. То же и знамена. Обстоятельно не могу еще донести обо всем, как через пять дней.
Вернейший и благодарнейший подданный
Князь Потемкин Таврический.
P.S. Полку моего подполковник Боур находился при мне дежурным, подвергая часто себя опасности. Вы были милостивы к его отцу. Пожалуйте его полковником»[188].
Свой рапорт светлейший князь закончил только к полудню 7 декабря 1788 года. Штаб-офицер Екатеринославского кирасирского полка Карл Федорович Боур с утра собирался в дорогу, которая занимала примерно десять дней, а пакета с письмом и символическими ключами от пяти крепостных ворот все никак ему не доставляли.
Потемкин хотел наиболее полно рассказать царице про штурм Очакова, назвать число убитых и раненых с обеих сторон, перечислить русские трофеи – знамена, пушки, количество военнопленных, – но это у него не получалось. Слишком разрозненная, отрывочная информация поступала в штаб осадной армии. В полках пока не могли определить потери, поскольку солдаты, вихрем ворвавшись в крепость, остались в ней и предавались грабежам, ведь именно генерал-фельдмаршал перед атакой обещал служивым отдать им город на три дня «на добычь». Тела сотен и сотен мертвых мусульман, вповалку лежавшие на улицах города, во рву, на разгромленных бастионах и крепостных стенах, тоже считать было некому. Кроме того, снова поднялась метель. В белой замяти разобрать, кто и где находится, не представлялось возможным.
Григорий Александрович ограничился сведениями, полученными им 6 декабря. Штурм он наблюдал в подзорную трубу с возвышенности в осадном лагере. О гибели бригадира Горича и генерал-майора князя Волконского ему сообщили еще во время битвы. Примерное количество убитых неприятелей он вычислил умозрительно, когда с превеликим трудом пробирался по улицам города к форту Хасан-Паша, где комендант отдал ему свою драгоценную саблю и точно так же поступили все его офицеры и охранники.
Про женщин Потемкину поздно вечером 6 декабря рассказала Аржанова. Она обнаружила еще две группы восточных прелестниц, и общее их количество достигло, таким образом, ста двенадцати человек. Очень много женщин находилось и в самом городе. Исполняя приказ главнокомандующего, русские их не убивали. Теперь следовало каким-то образом устроить мусульманок то ли в городе, то ли в осадном лагере, то ли отправлять их с обозами в глубь российской территории…
Спальня и кабинет Хуссейн-паши на втором этаже дворца блистали роскошью: хорассанские ковры на полу, уютные диванчики-сеты вдоль стен, низкие шестигранные столики-«къона», расписанные масляными красками, резной деревянный потолок с позолотой, курильницы в виде райских птиц. Но комендант павшей османской твердыни уже переселился отсюда в палаточный русский лагерь. В его спальне, сидя на кожаных подушках, ужинали светлейший князь и Анастасия Аржанова.
Она с увлечением и многими интересными деталями рассказывала своему возлюбленному об атаке шестой колонны на бастион, о бешеном сопротивлении турок на улицах города, о подземных апартаментах, лестницах и ходах, о красотках, валявшихся в ногах ошеломленных победителей султанского войска.
– Однако что делать с женщинами, душа моя? – спросил светлейший, допивая вино из хрустального бокала.
– Раздайте их офицерам, ваше высокопревосходительство, – предложила курская дворянка.
– То есть как так «раздайте»? – удивленно переспросил генерал-фельдмаршал.
– Очень просто. Это же трофеи. Они должны попасть в руки тех, кто, рискуя жизнью, взял Очаков.
– Ты шутишь, душа моя. Женщины – не пушки, не знамена, не сундуки с золотой и серебряной монетой. Не лошади, наконец!
– Это – взгляд гуманного европейца-христианина, любезный Григорий Александрович, – снисходительно улыбнулась Флора. – А на взгляд мусульманина, женщины – только грязные, низкие, бездумные существа, данные ему Аллахом для удовлетворения естественных потребностей мужского организма и для продолжения рода. Животные, в общем. Причем упомянутых вами лошадей он ценит гораздо выше.
– Сдается мне, ты разделяешь сие варварское убеждение, – Потемкин подлил вина из кувшина себе и своей собеседнице.
– Отчасти разделяю, – она пригубила бокал.
– Но почему?
– Их же так воспитывают с детства, в полном соответствии с текстом Корана и законами шариата. Никакого образования, никакого понятия о личном достоинстве, чести и морали. Разве это есть человеки, наделенные Божественным даром осознания действительности? Нет, это – животные, и в голове у них – одно…
– Что, по-твоему?
– Да похоть, вот что!
– Не верю, душа моя, – он нахмурился. – Ты клевещешь на мусульманок.
– А хотите пари, ваше высокопревосходительство? – разгоряченная спором, Аржанова вскочила на ноги и прошлась перед Потемкиным по спальне.
Он с удовольствием наблюдал за ее тонкой, почти мальчишеской фигурой в красном камзоле, в красных кюлотах, тесно облегающих ее стройные ноги, в высоких сапогах из мягкой черной кожи. Если это снять, то прекрасная богиня Афродита явится, точно из пены морской, и будет дьявольски соблазнительна.
– Пари? – благодушно улыбнулся светлейший князь. – Но что ты ставишь на кон?
– Н-ну, не знаю, – она оглянулась в поисках подходящей вещи. – Например, мое оружие.
Анастасия взяла ремень с двумя кобурами, в которых лежали дамские дорожные пистолеты, и положила к ногам Потемкина.
– Любимых «Мурзика» и «Тузика» отдаешь?! – воскликнул генерал-фельдмаршал, увлеченный игрой. – Значит, все серьезно! Ладно, я тоже поставлю что-нибудь такое… такое…
Он поспешно стянул с пальца массивный золотой перстень с собственной печаткой. Аржанова посмотрела на княжеское ювелирное украшение, по цене превышающее ее заклад раза в три, усмехнулась и сказала:
– Сейчас вы его лишитесь.
– Говори свое условие!
Дело в том, что, опросив восточных женщин в подземелье, курская дворянка узнала, кто они, о чем мечтают, чего боятся. Оказывается, своих четырех жен, позволенных Кораном, Хуссейн-паша и его офицеры вместе с детьми давно отправили в Стамбул на последнем корабле. В Очакове остались лишь их наложницы, чье существование исламскими законами вообще не регламентировалось. Воля господина состояла в том, что можно было сохранить им жизнь, можно было снова выставить на продажу, можно было утопить на дне залива, посадив в мешок с грузом, привязанным к ногам. Добрый мусульманин за это не отвечал ни перед судом земным, ни перед судом Божьим.
– Так по рукам, ваше высокопревосходительство? – она села на подушку рядом со светлейшим князем. – Теперь прикажите привести сюда Сафие, Фатиму и Эмине, из женщин, ныне найденных в пещере.
– А дальше? – спросил Потемкин.
– Дальше вы зададите им вопрос, хотят ли они стать наложницами русских офицеров. Вашими наложницами, в частности. Ведь эти несчастные воображают, будто у вас, как главнокомандующего, обязательно здесь имеется большой гарем. Если они скажут «да», то перстень – мой. Если скажут «нет», то вы забираете мои пистолеты.
Светлейший князь расхохотался:
– Душа моя, твоей фантазии поистине нет предела!
– Извольте исполнять, сударь! – жестко произнесла Флора, которой теперь было не до шуток…
Если коменданта, его охрану и офицеров из форта, почти совсем не разрушенного обстрелом русской артиллерии, в тот же день отправили в лагерь и расселили по палаткам и землянкам, то их наложниц по настоянию Аржановой перевели из пещер обратно на женскую половину дворца. Все-таки он отапливался лучше, стены его сохраняли тепло и здесь по-прежнему работала кухня. Кроме того, во избежание каких-либо эксцессов Анастасия просила Сергея Самохвалова поставить караул из солдат-фанагорийцев у входа в гарем. Окончательное решение «женского вопроса» находилось в компетенции главнокомандующего, курская дворянка могла лишь предлагать ему свои варианты.
Она назвала три имени не случайно. Это были, на ее взгляд, наиболее привлекательные и молодые – от шестнадцати до девятнадцати лет – рабыни Хуссейн-паши и его первого заместителя Саадет-аги, купленные на невольничьем рынке в Стамбуле год назад. Фатима, по происхождению черкешенка, отличалась особой красотой. Сафие родилась в Анталии. Вообще-то коренные турчанки редко попадали в такие гаремы. Обычно это происходило из-за какого-то несчастья, обрушившегося на их семью: неожиданная смерть отца, матери, старших родственников, разорение семейного бизнеса, пожар, уничтоживший дом, и тому подобное.
Эмине на самом деле мусульманкой… не являлась. В девятилетнем возрасте ее вместе со старшим братом чеченцы похитили в Грузии и на корабле привезли в Стамбул. Брат попал в янычары, она – к небогатому владельцу швейной мастерской. Он-то и заставил ее позже принять ислам, дал исламское имя. С годами из нескладного подростка она превратилась в очаровательную
