узнать все сам – все равно ведь согласился прийти во дворец. Тем более что Евдокия на самом деле его чем-то зацепила. Нет, даже не искусством любви, в чем она, конечно, не знала себе равных, и даже не пылкой страстью. Чем-то другим… Может быть, сочетанием властности и какого-то глубоко затаенного горя?

Озорная служанка Каллимаха встретила князя у ворот Сигмы. Провела темным коридором – слышалось лишь тихое дыхание стражи. Вот и альков – покои Евдокии.

– Наконец-то ты пришел! – Женщина вскочила с ложа, и Хельги невольно залюбовался ее породистым точеным лицом, чувственно изогнутым ртом, хищными – и в этом была какая-то притягательность – обводами носа. Казалось, это была не женщина – вырезанная в мраморе статуя, сработанная скульптором-гением.

Евдокия обняла гостя за шею, поцеловала, показала рукой на маленький столик, полный всяческих яств.

– Садись, угощайся. Я уже устала ждать.

Сняв плащ, князь уселся на ложе. Улыбнулся и, внезапно обняв женщину, впился в ее шею губами, повалил, грубо – чувствовал, она ждет именно этого – срывая одежду. Обнажив грудь, ласково укусил, провел рукою по талии, спине, бедрам… Евдокия застонала, изогнулась, подалась вперед… Поистине, это было неземное блаженство…

Утомленный – редко его утомляли женщины! – князь разлегся на ложе, заложив за голову руку. Евдокия, крепко прижавшись, погладила его по груди, призналась:

– Знаешь, у меня никогда не было такого любовника… Даже Михаил… Нет, он был не любовник – любимый… Он предал меня, отдав этому чудовищу, от рук которого вскоре принял смерть. О, Михаил, как же ты был слеп! А ведь покойный кесарь Варда предупреждал: «Мы впустили во дворец льва, который нас всех растерзает!»

Хельги не перебивал женщину, чувствовал – ей нужно выговориться. Наверное, он и нужен-то был ей не столько как любовник, сколько в качестве человека, которому можно рассказать все. Князь расслабленно закрыл глаза.

– Ты слушаешь меня? Не отвечай, вижу – веки дрожат. Слушай… О, как ты хорошо слушаешь! Как никто…

– А сын? Диомид?

– Он не слушает меня никогда. Слишком независим. И играет с огнем… Слава богу, базилевс пока не чувствует исходящей от него опасности… Но если почует… Я очень боюсь за Диомида… Люблю его больше всех своих детей. Может быть, потому что младший…

Хельги улыбнулся, вспомнив своего маленького сына, Ингвара. Сына от ладожской красавицы Ладиславы. Скоро ль увидит их? Скоро ли обнимет дочерей, Сельму?

– О, у тебя такое лицо… – прошептала Евдокия. – Лицо человека, привыкшего повелевать. Ты не простой человек, нет… Скажи, кто ты?

– Искатель удачи, свободный северный ярл, – почти не соврал князь и тут же поинтересовался насчет ведьмы: – Говорят, ведьма часто приходит во дворец…

– Ведьма?! – вскрикнув, Евдокия чуть было не свалилась с ложа. – Ты тоже знаешь о ней?

– Так, слышал от Диомида. Она и в самом деле колдунья?

– Не знаю. – Женщина пожала плечами. – Разное говорят… В общем-то, не лишена определенных способностей, пользует тут кой-кого. – Евдокия усмехнулась и тут же жестко сжала губы. – С тех пор как она появилась, базилевс стал другим. Словно бы подменили… Понимаешь, он и раньше был не обуздан в страстях, но сейчас… Недавно отдал приказ подвергнуть четвертованию дезертиров с городских стен. А там ведь совсем еще мальчишки, да и дезертиры ли они? Не разбирался, словно бы подзуживал его кто-то… Потом, я видела, молился в Святой Софии, просил прощения у Господа, плакал… И так не раз уже. Словно бы два разных человека.

«Два разных человека…» – мысленно повторил Хельги. Базилевс? Неужто он забрался так высоко? Нет, не может быть… Надо заняться ведьмой – только так можно выяснить, что тут к чему. И закончить наконец проверку паракимомена, комита финансов. Что связывает его и ведьму?

– О чем ты задумался? – шепотом поинтересовалась Евдокия.

– О паракимомене Экзархе, – честно признался князь. – Возможно, у меня будут с ним важные имущественные дела… Было б интересно узнать, что он за человек.

Евдокия фыркнула:

– Обычный, каких много. Нет в нем ни демонической страсти, ни особой доброты, ни зла. Правда, есть жажда власти, хитрость, коварство – но без этих качеств во дворце быстро погибнешь. Да, еще одно… – Женщина вдруг рассмеялась. – Экзарх тщательно скрывает это, но кое-кто знает… зачем ему нужна ведьма. Видишь ли, паракимомен – плохой любовник, и ведьма повышает его мужскую силу.

– Всего-навсего? – разочарованно улыбнулся князь.

Он покинул любовницу, когда забрезжил рассвет и стройные вершины кипарисов окрасились золотым светом солнца. Прошел мимо ворот, оглянулся… кто-то бежал следом за ним. Диомид…

– Напрасно ты вчера так рано ушел. – Догнав князя, юноша пошел рядом. – К нам в таверну заглянул Антоний, судья. Ну, помнишь, в суде, такой рыжий, кудрявый?

– А, – вспомнил эпикурейца Хельги. – И что ему от меня надо?

– Нужно с ним поделиться, – прищурился Диомид. – Без его помощи нам бы трудненько пришлось.

– Ты сказал – «помощи»? – Князь усмехнулся. – Честно сказать, я ее что-то не очень заметил.

– Я не так выразился. – Парень покачал головой. – Не помощь, просто благожелательное к нам отношение. Поверь, это много значит.

– Ясно. Где судейские, там ищи взятку. Сколько он хочет?

– Немного. Всего два десятка солидов.

– Ничего себе! Десять коров. Целое стадо!

– Поверь, это того стоит.

– Ну, коли ты говоришь, заплачу. – Князь засмеялся. – Где мы с ним увидимся? Или ты сам передашь?

– Лучше ты, – замялся Диомид. – Видишь ли, за мной могут следить… наверняка уже следят, а базилевс недавно объявил борьбу с нечистыми на руку чиновниками.

– И что же грозит мздоимцу судье?

– Конфискуют половину доходов.

– Всего-то? Надо сказать, базилевс борется со взяточниками довольно мягко.

– Базилевс понимает – других чиновников взять негде. Но не это главное… Понимаешь, Антоний собирается войти в синклит… Влиятельные люди поддержат его, но он должен быть чист.

– Что ж тогда не потерпит со взяткой?

– Когда еще он станет сенатором! А жить-то надо – у Антония большая семья.

– Ладно. – Князь махнул рукой. – Когда, где?

– Сегодня днем на ипподроме. Как раз будут скачки. Ваши места на южной трибуне.

Когда Хельги, прихватив с собой солиды, подходил к ипподрому, расположенному неподалеку от императорского дворца, солнце уже поднялось высоко. Впрочем, стояла осень, и порывы северного ветра были достаточно прохладны и злы. Поплотнее завернувшись в мантию, князь гордо прошёл мимо общих ворот, предназначенных для черни, – там уже собралась огромная толпа зрителей, в самом деле огромная, не меньше чем два раза по десять тысяч человек, а может, и того больше. Как раз открыли ворота – и люди, крича и толкаясь, словно воронкой втягивались на трибуны ипподрома. Повсюду слышались