пользуются. Да и оклад какой берут! Супротив наших иной раз и в пять, и в десять больше. Вроде полковник полковником, а обходится казне дороже полка, которым командует. Да еще и там ворует.

— То да… беда… — покивал Ромодановский, которого тоже засилье иноземных наемных командиров совершенно не радовало. — Хотя иной раз встречаются и толковые.

— Встречаются. Но толковость сию надобно через баллотировку и иные проверки проводить. Казна не бездонная. Хорошим иноземцам и в десятеро заплатить не грех, ежели пользу несут великую. А проходимцев всяких сечь плетьми и гнать. Ну или просто гнать, — добавил Алексей, видя проступивший скепсис на лице Федора Юрьевича.

— Тебе бы только сечь, жечь и гнать… — покачал он головой.

— Ответственность! Каждый должен понимать, какую пользу получит с дела, и как будет отвечать, ежели напортачит или открыто воровством станет заниматься.

— Зря то поместье сгорело… ой зря… — осторожно намекнул Ромодановский на историю с гибелью Матвея Петровича Гагарина.

— Зря, — согласился Алексей. — За дела, что он творил, его надлежало бы четвертовать прилюдно или, в качестве милости, вздернуть как разбойника.

— Князя?! Вздернуть?! Ты в своем уме ли?

— Князь это кто?

— В каком смысле?

— Как человек князем становится?

— Рождается.

— А изначально?

— Так… — задумался Ромодановский.

— В прошлом все княжеские рода выходили из простых. Разными путями. Воинской доблестью или верной службой. Так?

— Допустим, — кивнул князь-кесарь.

— Но стать не значит быть. В земле русской за время собирание земель князья стали людьми служивыми под рукой великого князя, а потом и царя. Отчего их княжеское состояние и проистекает. Ибо князья они от царя и при нем, а не самостийно. В западной традиции даже приговор есть — божьей милостью — про тех герцогов и графов, что самостийную природу имеют. В нашей земле у нас только царь божьей милостью, остальные только царской. Так? Или я не верно рассуждают?

Ромодановский промолчал. По лицу было видно — не согласен, однако, возражать не стал.

— Откуда проистекает вывод. Ежели какой князь совершил измену царю или царству, что в сущности одно и тоже, то княжеского состояния более иметь не достоин. Все остальное не важно. Был князь. Изменил. И все — теперь просто прохожий, обшит кожей. И ничего более.

— А как же заслуги родовые?

— Так если род верно служит, то и заслуги рода в чести. А если измену учинил, то весь свой род опозорил. Чести лишил. Разве нет? Вот стоит большая крынка меда, пребывающая с каждым новым поколением. А тут какой негодник взял в нее и испражнился. Разве это мед будет? Кто его кроме мух вкушать станет?

Князь-кесарь не стал отвечать.

— По лицу вижу — не согласен. И многие князья со мной не согласятся. Они до сих пор мыслят правом отъезда и прочими давно отжившими категориями. Оттого Матвей Петрович и сгорел. По неосторожности, разумеется. А не был публично и сурово казнен лютой смертью при большом стечении народа.

— Ты так из-за Арины на него взъелся?

— Попытка ее убийства — это само по себе — измена интересов царства, то есть, измена царю. Кроме того, он обворовывал отца. Я, не сильно утруждаясь, вскрыл хищения на более чем триста тысяч старых рублей. За это, само по себе, полагается смертная казнь. Ну и главное — он участвовал в заговоре против правящего дома. Не только он. Но он перешел границы дозволенного в этой игре. Или ты думаешь, что ни я, ни отец не в курсе заговора? Мы все участников поименно знаем…

Ромодановский подобрался и как-то напрягся.

Помолчал.

Хмыкнул. И сменил тему разговора. Дальше обострять он не видел смысла. И так лед по которому он топтался выглядел излишне тонким…

— Я видел твое письмо с просьбой выделить землю в Москве под создание публичных кунсткамер. Думаешь подходящее время?

— Мы сейчас заменяем вооружение монастырей и у меня во дворце накопилось довольно много необычного и редкого оружия. Переплавлять их грешно. Это историческое наследие. По ним можно изучать, как развивалось огнестрельное оружие. Да и доспехов редких у меня скопилось изрядно. Сие где-то нужно хранить. И я думаю создание публичной кунсткамеры с входом за символическую плату — хорошее решение.

— А почему за символическую?

— Бесплатное люди не ценят. Если ощутимую положить — ходить не будут. Тут разве что ученым делать совсем бесплатным, что исследования какие проводят.

— Ты писал про кунсткамеры…

— Да. Кроме этой, назовем ее, военно-исторической, я думаю, нужно создать еще две. Первую совсем маленькую, в которой собирать разные монеты мира, ордена, медали и прочее подобное. Во второй — выставлять картины, скульптуры и прочие подобные вещи. Опять-таки — публичные. Пускай все желающие ходят и смотрят.

— А у тебя есть монет разных и картин в достатке для кунсткамер? — удивился Ромодановский.

— Нет. Но что мешает их туда потихоньку закупать? Большая государева коллекция.

— Если честно — мне все это не очень нравится, — чуть подумав, произнес Ромодановский. — Я, конечно, напишу Петру Алексеевичу. И если он даст «добро», то все сделаю. Но… у нас сейчас и других забот хватает.

— И напиши еще про зверинец. Тот, что на острове в Измайлово. Там собрано некоторое количество редких зверей. Это можно и нужно развивать, превратив ее в особый род кунсткамеры. Чтобы люди могли и на верблюда посмотреть, и на слона, и на енота, и на рыб в больших стеклянных аквариумах. И большой зал с чучелами и костями при нем.

— Леша, не тем ты занимаешься. Война.

— Это не разорит Россию. А дело стоящее и быстро все это не провернуть. Я бы еще большой зимний сад построил со стеклянными отапливаемыми паром теплицами…

— Зачем?! — с нотками отчаяния спросил Ромодановский.

— А чем по-твоему Академия наук будет заниматься? Штаны просиживать для вида? Изучение биологии, ботаники и прочих вещей требует не умозрительных фантазий, а прикладного материала. Как ты лошадей, к примеру, станешь изучать, не касаясь их?

— Ладно, — скривившись произнес Федор Юрьевич. — Я напишу твоему отцу, но сразу говорю, поясню, что считаю это неуместными глупостями.

— И про учебно-тренировочные лагеря напиши, и про отбор да подготовку командиров.

— И про них напишу. В конце концов он далеко и пока вернется — уже остынет. — усмехнулся Ромодановский.

— В тот же день растрындели?

— На утро вся Москва обсуждала, как отец тебя приложил, а потом извинялся.

— Эх… надо было ради шутки попросить в качестве извинения право казнить пятерых князей на свое усмотрение.

— Ты этого не говорил, а я не слышал, — очень серьезно произнес Ромодановский и оглянулся по сторонам. — Сам понимаешь — такими вещами не шутят.