Когда Гериг добрался до отметки в 2044 игры, он столкнулся с люмбаго — прострелом в пояснице, при котором тяжело стоять прямо. Неужели конец? «Справлюсь, — ответил Лу. — Я всегда это делал». Он мог начать пить или еще что похуже. Но он не стал. Остался чистым. Остался в игре.

Боль может служить индикатором, предупредительным сигналом, напоминанием о том, что пора замедлиться или что-то изменить. Вот почему Грегг Попович был готов к штрафу за предоставленный команде отдых: лучше свои финансовые потери, чем болезненные травмы игроков (и обезболивающие препараты). Кеннеди слишком долго не интересовался исправлением того, что давно шло не так; несмотря на опасность, он стремился отыскать лишь способ продолжать — свои дела, свою молодость, свое непринятие ограничений.

Организм пытался предупредить его. Врачи пытались предупредить его.

Он проигнорировал всех.

Королева Елизавета II была настолько выносливой, насколько это вообще реально. Но протянуть так долго, не прислушиваясь к организму, не заботясь о себе, невозможно. Она полагалась на надежные методы, а не на легкие пути.

Однажды молодая жена дипломата пожаловалась, что приходится много стоять. Королева тут же поделилась: «Ноги нужно ставить вот так. Всегда держите параллельно. Следите, чтобы вес был распределен равномерно. Вот и все».

Разумеется, это еще не все, но это уже начало.

Мы терпим боль, но должны устранять ее первопричины.

Разуму и телу нужно найти способ действовать вместе — со сдержанностью, умеренностью, трезвостью.

Сражение с удовольствиями

Считается, что Эпикур был гедонистом, любителем удовольствий. Это следует из надписи над входом в его сад: «Гость, тебе будет здесь хорошо, здесь удовольствие — высшее благо. Хранитель этой обители, добрый хозяин, будет рад тебе; он встретит тебя хлебом и подаст тебе воду в изобилии с такими словами: “Разве тебя не приняли хорошо? Этот сад не возбуждает твой аппетит, но утоляет его”»[137].

О каком удовольствии здесь речь?

О еде?

Сексе?

Питье?

Распутстве?

В Афинах III века до нашей эры было мало людей, знающих ответ, поэтому подразумевалось наихудшее. Сегодня, тысячи лет спустя, мы увековечиваем эти подозрения, называя эпикурейцем человека, потворствующего любому чувственному побуждению.

Однако любой, знакомый с философией Эпикура, обнаруживает гораздо более простой рецепт счастья. В одном письме Эпикур попросил у друга всего лишь горшочек сыра, чтобы побаловать себя. «Вот каков был человек, учивший, что предельная цель есть наслаждение!» — писал об этом Диоген Лаэртский[138].

Для Эпикура удовольствие — это не чревоугодие. Не бездумное предоставление телу того, чего оно жаждет.

Философ говорил: «Под наслаждением мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе»[139].

Эпикур не был королем Георгом IV, да и не захотел бы им стать, поскольку это не особо приятно. Мало того что чревоугодие сократило жизнь монарха, так еще и потакание себе довольно быстро превратилось в его ежедневный кошмар. И сильно ли весело было Бейбу Руту, когда он объелся так, что его пришлось везти в больницу?

Мы воздерживаемся от излишеств не потому, что это грех. Мы придерживаемся дисциплины, потому что хотим избежать адского существования сейчас, пока мы живы, — ада, который создаем сами.

Нужно понять, что тело глупо и спасти его от самого себя должен наш характер. Тело жаждет поглощать пищу, пока не насытится. Но все простирается гораздо дальше. Тело хочет выпивать, пока мы не почувствуем себя под хмельком. Но мы ощущаем его только тогда, когда переберем. Тело хочет притупить боль и готово мириться хоть с лошадиной мочой, если это работает, как выразился Кеннеди. Тело требует того, чего хочет сейчас, а с последствиями разберемся позже.

Мы должны быть достаточно умны, владеть собой и осознавать себя, чтобы вмешаться раньше, чем это произойдет. Вместо «съесть больше, чем следует» можно подставить почти все, с чем мы склонны забывать о мере, — от выпивки и работы до развлечений и необязательных ночных бдений. Афинский военачальник Тимофей после простого обеда в доме Платона сказал: «Обед у Платона и на следующий день доставляет удовольствие»[140].

Если вы набили живот и почувствовали себя некомфортно, если просыпаетесь вялым и похмельным, если вас переполняют сожаление или стыд или вы даже не помните, что произошло накануне, — действительно ли было так здорово?

Стоики считали, что есть идеальная метафора для всего, что мы делаем. «Помни, как следует вести себя на пиру, — говорил Эпиктет. — Блюдо, обносимое по кругу, оказалось рядом с тобой? Протянув к нему руку, возьми себе, сколько позволяет приличие. Проносят мимо тебя? Не задерживай. Еще не поднесли? Не стремись вперед в своем желании. Подожди, пока блюдо не окажется рядом с тобой. Точно так же поступай в отношении детей, жены, государственной службы, богатств — и ты когда-нибудь станешь достойным сотрапезником богов»[141], [142].

«Всегда помни, — однажды заявил Черчилль своей жене, — что я взял от алкоголя больше, чем алкоголь от меня». Это важнейшая проверка. Думайте не только о том, что принесет вам определенное удовольствие, но и о том, что оно отнимет у вас. Подумайте: то, за чем вы гоняетесь, будет стареть. Подумайте, о чем вы станете размышлять позже — во время рефрактерного периода, во время похмелья или когда ваши брюки станут слишком узкими, когда вы увидите себя в зеркале через несколько месяцев и изумитесь: как такое могло произойти?

Конечно, воздержание и умеренность — это не одно и то же. В одном случае — избегание, в другом — ответственность, понимание того, как делать те или иные вещи правильно, с пользой для вашего организма, с учетом вашей генетики и вашего образа жизни. Умеренность, как напоминает нам писатель Клайв Льюис, заключается в том, чтобы «пройти нужное расстояние, но не больше».

Музоний Руф говорил: «Если измерять угодное мерой удовольствия, то нет ничего приятнее воздержности. А если измерять то, чего следует избегать, мерой страдания, то нет ничего болезненнее невоздержности»[143]. Никто из предавшихся излишествам не получает удовольствия. Никто из порабощенных своими аппетитами не свободен.

Требуется сила, чтобы встать из-за стола до того, как возненавидишь себя, до появления мясного пота[144] или сонливости после поглощенных углеводов. Требуется сила,