– Ты в порядке, дорогая? – спрашивает один из них, и я киваю, чувствую себя в безопасности рядом с ним, вдыхая свежий воздух вместе с резким запахом его геля после бритья. Мне кажется, я бы заснула прямо здесь, прямо сейчас.

Последние заказы в два часа утра. В два тридцать музыка умолкает, и я кладу голову на колонку, пока Циклоп собирает свои вещи. Я слышу, как персонал посмеивается надо мной, наводя порядок вокруг, но мне все равно, я не могу открыть глаза.

– Идем, Веснушка, – говорит наконец Циклоп, – пора домой.

Я позволяю ему поднять меня и открываю глаза. И вижу, что он пристально смотрит на меня, строго и напряженно, нос к носу. Ой-ой.

– Приятно, да? – говорит он. – Голова гудит?

– Что за гадость ты мне дал?

– Я называю это джетлагом. Сам разработал, вместе с парнями.

– Это ты сделал? Ужас, Циклоп, тебя же посадят, на всю жизнь. Что ты туда намешал?

– Ш-ш, не скажу. Но круто же?

– Мне больше нравилось быть пьяной, а то сейчас я просто засыпаю.

– Так это же лучшее чувство на свете, как раз перед тем, как заснешь, – дурман, сонливость, так спокойно, уютно. – Он прижимается ко мне всем телом. Мне не нравится его прикосновение. Он весь жесткий, как мешок с костями. Неприятно.

– Когда я в постели, да, но не сейчас.

– Так давай приляжем. У них здесь комнаты есть. – Его рука крепко держит меня за талию.

– Нет, нет, нет. – Я отстраняюсь, расцепляю его руки. – Плохая идея.

– Почему нет, – говорит он. – Джейми и Мэрион сейчас наверняка трахаются и смеются над нами.

Он сказал это, чтобы уколоть меня, чтобы мне захотелось отомстить. Пусть я чувствую себя так, будто только что прилетела в Австралию, а душу свою оставила где-то на пересадке в Сингапуре, но я знаю, к чему он ведет.

– Ты просто хочешь поквитаться с ними, Циклоп, – говорю я.

– А ты нет? – спрашивает он. – Разве ты мне не для этого позвонила?

– Нет. Я позвонила тебе, потому что ты мой друг.

Он смеется.

– Веснушка, я не получал от тебя ни одной весточки с тех пор, как ты уехала.

– Ты мне тоже не звонил.

– Потому что мы не друзья, – говорит он игриво, тыча мне в бок пальцем, подчеркивая каждое слово.

Я снова отстраняюсь.

– Слушай, мне плевать, чем они занимаются, – говорю я. – Мы с Джейми расстались еще до Мэрион. Он не сделал ничего плохого. Мне надо заняться своей жизнью.

Я хватаю свою сумку, я готова уйти. Не надо было мне приходить. Он прав. Циклоп и я никогда не дружили без Джейми и Мэрион, нас было четверо, но только из-за меня и Мэрион. Это мы привели Джейми и Циклопа в стаю. Мэрион права, раз она и Джейми прониклись друг к другу чувствами в отсутствие меня и Циклопа – значит, между ними действительно нечто особенное. Я жду его у фургона, пока он получает свой гонорар. Вышибалы еще стоят у двери. Девчонка блюет за машиной. Ее подруга держит ее обувь и рассеянно гладит по спине, уставившись в пустоту. Какой-то парень сидит один, друзья бросили его, он схватился за голову, будто его жизнь кончена.

– Плевать, что ты говоришь, я точно знаю, что тебе не все равно, – дразнит меня Циклоп, подходя к фургону с оборудованием в руках, и продолжает разговор как ни в чем не бывало. – У вас с Джейми все было серьезно. Он собирался жениться на тебе, он мне сам говорил.

– Мы бы никогда не поженились. Никогда.

– Ну, не знаю, он строил планы, купил кольцо и все такое, а ты взяла и уехала.

– Не было никакого кольца, – говорю я раздраженно.

– Ладно, может, и не было, – смеется он, – но настроен он был серьезно.

Он открывает багажник, складывает свои вещи. Воняет рыбой. Гнилой рыбой.

– Боже мой! – я зажимаю нос и отхожу подальше.

– Здесь мои вещи с катера. Ну что, будешь?

– Там, что ли?

Он пожимает плечами.

– Это проще, чем снимать комнату, и я не хочу тратить только что заработанные деньги. Давай же, – говорит он, – иди ко мне. – Кладет руки на мою талию, тянет к себе. – По-быстрому, я дам тебе еще одну таблетку.

– Отстань, Циклоп. Все, едем домой.

Он сердито грохает дверью.

– Да в чем дело! Ты трахаешься с кем ни попадя, Аллегра, со всеми, кроме меня. Сколько моих братьев с тобой было? Двое или трое?

– Один, – говорю я, хотя на самом деле двое. И Чернильный тоже, но это секрет. Он писал мне стихи. – И к твоему сведению я не сплю со всеми. – Мой голос дрожит от возмущения.

– Да я уж понял, – говорит он, затем садится в фургон и заводит мотор до того, как я сажусь.

Я бы сейчас с радостью добралась до дома любым другим способом, но тут только он. Он, его провонявший рыбой фургон Чубакки и таблетки джетлаг, они уже выветрились. Сна ни в одном глазу, придется быть настороже, чтобы он не притормозил где-нибудь на обочине и не пристал снова. Поэтому я отворачиваюсь от него, прижимаюсь головой к холодному окну и притворяюсь, что сплю, пока он гонит по обратной дороге, врубив музыку на всю громкость, курит одну сигарету за другой – и ни единого слова до самого дома.

Джейми нет. Мэрион нет. Циклопа нет. Их можно вычеркнуть из моего списка.

Пасха закончилась. Понедельник – выходной, мне пора возвращаться в Дублин, но у меня смешанные чувства по этому поводу. Я привыкла грустить, покидая дом. Возможно, новорожденный малыш в глубине моей души помнит ощущение брошенности, после того как перерезали пуповину. Возможно, я просто не знаю, зачем я туда возвращаюсь. И я до сих пор не сделала то, ради чего переехала в Дублин. Я уезжала чуть ли не под звуки фанфар! Меня провожали в эту экспедицию с благословением и надеждой, но я редко звоню или пишу людям, оставшимся дома, и я еще не выполнила свою задачу. Не о чем говорить. Они продолжают жить, а я застряла в этом тупике.

Я волнуюсь за папу. Не знаю, что делать, уехать или остаться с ним. Он не спал, когда я вернулась домой в четыре утра, проверял рояль и дедушкины часы, искал мышей. Я сидела в постели и слушала, как он бродит из сарая на заднем дворе в прихожую, к часам, и снова в сарай, туда-обратно, туда-обратно, ищет инструменты и мышеловки.

Я рада уехать из этого дурдома.

Мне страшно уезжать из этого дурдома.

Он всегда был особенным. Водил слишком быстро, но всегда повсюду опаздывал. Позволял мне спать до полудня и кормил мороженым в полночь. Будил посреди ночи, чтобы показать, как паук плетет паутину на окне в лунном свете, или на заре – чтобы прогуляться по берегу и поискать крабов, переворачивать камни и разглядывать живущих под ними мелких существ. Он устраивал крабьи забеги, на валуне, где мы выбирали своего краба и болели за него, затем возвращались домой, передвигаясь боком, как крабы, и щелкая руками в воздухе на потеху прохожим. Он во всем находил чудо, смотрел вглубь вещей и никогда не разрешал говорить «фу» или бояться трогать что-то из мира природы.