Иваниха и та всполошилась. Она свернула узел с лоскутами, положила его не в шкаф, как надо было, а суматошно пихнула под кровать.

— Проходи, дочка. Алевтина! Схлопочи-ка чайку!

Люба только глянула на подругу. В другой момент она встала бы навстречу, как делает всякий, когда вошел гость. Но ей стыдно было за мать, за ее жалкую суматоху. И Люба удержалась, чтобы хоть этим как-нибудь исправить положение.

Сима нерешительно прошла и села у стола боком.

— Я к тебе по поручению класса, — сказала она неожиданно сиплым басом.

Лучше было бы выйти с подругой на улицу. Но Люба и от этого удержалась. Не нравится, как живет Люба? Что же делать? Пусть терпит, раз пришла. За то хотя бы, что притворяется, будто не замечает ничего. За то, что и притвориться-то не умеет как следует. По поручению класса… Что же, Люба уделит внимание Симе, которая пришла к ней с поручением.

Чашка, которую поднесла Алевтина, была с отбитой ручкой. Старуха держала ее так, что указательный палец с чернотой под ногтем окунулся в чай.

— Поручили узнать, почему не была в школе, — сказала Сима, глядя во все глаза на этот старухин палец. — Может, выйдем?

Люба хотела возразить: отчего же, мол, выйдем? Пей на здоровье чай. Но долго выдержать эту суровость она не могла.

Когда вышли на крыльцо, Сима перестала смиренничать и принялась палить из пулемета.

— Любка, ты исправилась или нет? Я ничего не понимаю. У меня драмкружок, фото, шефство над пятым «А». А теперь вот шефство над тобой. Ты давай не дури. Целую неделю в школе не была, и вот тебе, пожалуйста, — разговоры. Я на вечер сегодня иду в «Строитель». Пойдем. Парень там за мной один ухлестывает — блеск парень! Я хочу ему показать безразличие. Лекция будет, слушай! Про религию. Пойдем, а? Скажут: Иванова на лекции была, значит, опять исправляется. Шут с ним, с богом твоим, верь в него сколько хочешь, лишь бы не цеплялись. А? Пойдем. А то вот видишь, шефство у меня над тобой…

Люба вынужденно улыбнулась. Все же Сима была неплохая девушка. В очень давние времена, когда Вера была жива и красива, когда Надежда жила еще тут, а сама Люба не знала сомнений и этой трудной любви, — тогда они с Симой ходили обнявшись. Любе вспомнилось это время, и ей стало жалко себя за то, что теперь она такая чересчур уж взрослая. И Симу ей стало жалко тоже. За то, что она, Сима, с той поры ни капельки не повзрослела.

— Хорошо, — кивнула Люба.

Сима моргнула несколько раз. Верить ли? Слишком легка победа…

— Хорошо, — повторила Люба. — Пойдем на вечер.

И кое-как улыбнулась.

XII. ОСТАНОВКА

1

У афиши Надежда и Степан вели супружеский разговор.

— Я же не прошу на коньяк. Ты хоть на пиво дай. Русским же языком написано: бу-фет.

Дом культуры «Строитель».

Вечер отдыха молодежи.

Программа: 1. Кинозал: «Любовь с первого взгляда» — худфильм.

2. Лекционный зал: «Есть ли бог?» — антирелигиозный доклад сделает И. С. Тарутин.

3. Фойе — танцы, аттракционы, лотерея. Работает буфет.

Администрация

Надежда вздохнула с видом мученицы и достала трешку.

На такую доброту Степан не рассчитывал.

— Ну, мать моя, ты щедра! Положено за такое дело…

— Вот еще! — отмахнулась Надежда. — Будем при народе целоваться.

Степан не упорствовал: передумает, чего доброго, и возьмет трешку назад.

— Не оскудеет рука дающего, — пошутил он. — Кстати, вон он!

Надежда тотчас обернулась, зная, о ком речь:

— Где?

Отец Александр вышел из библиотеки и стал у автобусной остановки. Еще несколько человек стали за ним. Очередь со священником во главе сделалась очень стройной. Это была образцовая очередь. Всяк, подходя, вежливо осведомлялся, кто последний, становился в рядок и воспитанно молчал. Так в присутствии чужого делаются смирными дети. Так взрослые люди становятся чинными при виде бог весть откуда явившегося иностранца.

Отец Александр понимал все. Понимание приносило ему покой. Если механизм на ладони и понятно, как от пружины — причины движения — энергия передается на шестерни, понятно, как путаница колес приводит к простому обращению стрелок, — тогда человек покоен.

Но недолог покой философский. Живое сердце увлечет вас прочь с холодных высот на теплую землю. И полетят ко всем чертям рациональные построения. Высокое с низким, истина с ложью — все перепутается. Вы не раз поймаете себя на том, что вам и не хочется разбираться. Пусть лучше останется все как есть — перепутанное.

Солнце ушло. Перед началом ночи с реки потянуло сыростью. У Дома культуры зажглись фонари. Они висели желтыми пятнами и никуда ни на что не светили. В сумерках стало все нечетко. Свет дня был уже слаб, свет ночи был еще робок. Вместе это создавало чувство неустойчивости, неустроенности и какого-то тайного беспокойства. Отец Александр прислонился плечом к столбу: автобус все не шел. Вдруг ему подумалось, что когда-то с кем-то было уже такое: человек стоит на автобусной остановке, а в уме у него зреет мысль. «Человечество существует, но человек одинок. Человек космически одинок». Из дальних далей вернулась к нему эта мысль — та, что увела его от людей. Он стал чужаком, иностранцем. Оставалось жить в этой роли умышленно. Вот уже несколько лет кряду он занят был суетной задачей: научиться видеть себя со стороны. «Старайся, чтобы тебя не заметили. Замечен — не беги. Будь центром внимания, средоточием мнений, вершиной композиции. Во многих случаях это единственный способ заставить себя уважать».

Но если видимость так важна, для чего носить рясу? По нынешним временам это не обязательно, можно носить плащ. Скрываться? Скрываться он не желал.

Человек носит мундир, ярко украшенный нашивками, и гордится своей одеждой. Человек гордится, что он офицер, милиционер, почтальон, летчик. Даже начальник железнодорожной станции носит свою в общем-то юмористическую красную фуражку без тени юмора. Начальником станции быть полезно. Если убежден, что занятие твое почтенно, ты скрываться не будешь.

Отец Александр был честен. «Пока», — добавлял он для пущей честности. Но стоило допустить эту оговорочку «пока», и мысль катилась дальше, подобно лавине, и все вниз, в пропасть, в тартарары! «Честен? Игра! Уговоры совести! Быть честным или казаться честным?» Как всегда, эта мысль больно уязвила отца Александра — привыкнуть к ней было нельзя. Он даже хлопнул себя книгой по бедру.

В очереди тотчас заметили этот жест: батюшка нервничает.

— Да и то сказать: ждешь-ждешь этого автобуса, никакого терпения не хватает.

— В исполком написать! Шарашкина артель какая-то. Расписание повесили, интервалы движения! Как