патриархе Иоакиме, в котором принимал участие сам Адриан, тогда бывший митрополитом Казанским и Болгарским. Копия постановления этого собора сохранилась в той же самой рукописи, в которой обнаружился и самый ранний список Окружного послания патриарха Адриана против брадобрития с правкой Евфимия, причем на соседних листах[284], и это не может быть простой случайностью: по всей видимости, данное постановление также имелось в виду и при подготовке Окружного послания патриарха Адриана.

В постановлении Иоакима против брадобрития говорится о том, что «еллинский блуднический гнусный обычай» брадобрития был почти «всесовершенно» искоренен в царствование Алексея Михайловича, но в последующие годы (то есть начиная с царствования Федора Алексеевича и вплоть до времени Освященного собора), не будучи возбраняем со стороны власти, оказался очень распространенным явлением, особенно среди придворной молодежи: «Паки ныне юнонеистовнии начаша образ, от Бога мужу дарованный, губити: израстающую им красоту мужескаго совершенства – браду – брити и творити себе ниже мужы, ниже жены, ради блуднаго, и сквернаго, и скареднаго к женам рачителства и похотения, инии ради Богоненавистнаго возгордения и тщеславия»[285]. Интересно, что такое же противопоставление эпохи царя Алексея Михайловича, хорошо памятной многим еще даже не вполне состарившимся людям («свидетеле сего – премножайшии человеци, помнящии сие и не велми еще престаревшиися»), и времени, начавшегося с царствования Федора Алексеевича, обнаруживается и в другой проповеди патриарха Иоакима от декабря 1689 г. Там тоже виновниками губительных для православного царства перемен оказываются образованные юноши: «Юнии бо всегда новое и видети, и слышати желают»[286].

В постановлении Освященного собора о брадобритии заявляется, что церковные иерархи и собрались для того, чтобы предпринять серьезные меры против распространения «гнусного обычая» брадобрития и исправить ситуацию. Согласно проекту постановления, этот Освященный собор должен был принять радикальные меры против брадобрития: отлучать от Церкви следовало не только нарушителей заповеди брадоношения, но также и всех тех, кто не прекратит с ними всяческое общение (продолжит с брадобрийцами «содружествоватися и соясти»). Священников, которые продолжат допускать бреющих бороды в церковь, будут им давать благословение или погребать по-христиански, следовало запрещать в служении. В самом документе говорится, что постановление напечатано и разослано по приходам, дабы кто-то из православных или из духовенства не оказался наказан отлучением от Церкви или запретом на служение из‐за неведения: «Сие наше соборное изречение и суд печатным тиснением издахом, да не в невежестве кто священных впадет извержению, несвященнии же человеци отлучению от Святыя Церкве, и неблагословению, и Святых Таин необщению повинни будут».

К сожалению, копия постановления Освященного собора против брадобрития патриарха Иоакима не имеет даты, но по упоминаниям участвовавших в этом соборе епископов можно заключить, что он состоялся не раньше 21 марта 1686 г. (дата возведения архимандрита Чудовского монастыря Адриана в сан митрополита Казанского и Болгарского) и не позднее 18 мая 1688 г. (дата смерти также участвовавшего в соборе митрополита Сарского и Подонского Варсонофия Еропкина)[287]. Однако в нашем распоряжении есть один документ, который, возможно, позволяет несколько сузить хронологические рамки проведения этого собора.

9 июня 1687 г. архиепископ Устюжский и Тотемский Александр распорядился отправить в Троице-Гледенский монастырь (близ Великого Устюга) для покаяния и исправления главу стрельцов и «городничего» города Устюга, стрелецкого сотника[288] Андрюшку Яковлева сына Кузьмина. Глава корпорации устюжских мушкетеров, который должен был подавать своим поведением пример юному поколению, сам «учинил мерзость Господеви и, противящеся християнскому закону, а желая еретическим обычаем, и, поругаючись святых отец преданию, выбрил у себя браду». Примечательно, что устюжский стрелецкий сотник в покаянной челобитной объяснил свое «еретичество» неведением: иными словами, раньше он про запрет на брадобритие и не слыхал. После проведения разъяснительной работы и принесения покаяния стрелецкий сотник, по благословению архиепископа, был из монастыря отпущен[289].

Это дело о брадобритии стрелецкого сотника А. Я. Кузьмина, разбиравшееся в Устюжском архиерейском доме в июне 1687 г., скорее всего, напрямую связано с постановлением Освященного собора против брадобрития, инициированного патриархом Иоакимом. Можно предположить, что Кузьмин, который, подражая придворной моде, гладко брил свое лицо, вовремя не узнал об этом постановлении или решил его просто проигнорировать. Как бы то ни было, в начале июня 1687 г. постановление патриарха Иоакима против брадобрития уже было обнародовано в Устюге, иначе сложно объяснить столь суровые действия церковных властей в отношении такого важного лица, как стрелецкий сотник. А это означает, что в самой Москве постановление не могло быть принято ранее весны 1687 г. В то же время вряд ли собор мог состояться раньше (скажем, осенью – зимой 1686 г.), иначе устюжскому сотнику не пришлось бы щеголять гладко выбритыми щеками и подбородком так долго. Итак, время проведения Освященного собора, принявшего радикальные меры по борьбе с брадобритием, следует отнести к весне 1687 г.

Почему же об Освященном соборе весны 1687 г. не упоминается в Окружном послании патриарха Адриана против брадобрития? При поиске ответа на этот вопрос следует в первую очередь обратить внимание на следующее обстоятельство. Все три московских собора (Стоглавый собор 1551 г., Церковный собор 1621 г. и Освященный собор 1646 г.), упомянутые в Окружном послании против брадобрития, были отмечены «царским присутствием», а следовательно, демонстрировали единство светской и церковной властей в этом вопросе, на чем делается особенный акцент. Несомненно, такое единомыслие желали бы видеть сам Адриан и книжники его круга: эпоха Алексея Михайловича, когда с грехом брадобрития боролась не только Церковь, но и светская власть, вспоминается в Окружном послании с большим пиететом: «И тогда наказуемии бываху таковии от царя: нещадно же зло биенми, и иными градскими наказанми, и от лица царского сиглитики брадобриющии изреяеми бываху, и в оземства, и заточения, в далния грады, и монастыри в наказания и труды посылаеми». Освященный собор весны 1687 г., напротив, проходил в ситуации конфликта светских и церковных властей, о чем должны были хорошо помнить все акторы 1690‐х гг., к которым обращался в своем послании патриарх Адриан.

В. М. Живов отметил, что наблюдавшееся в годы правления царевны Софьи «религиозно-культурное противостояние» светской и церковной властей «имело не менее важное значение, чем противостояние политическое»[290] (то есть борьба партий Милославских и Нарышкиных). Но, может быть, религиозно-культурное и политическое противостояния 1680‐х гг. не следует разделять[291]. Еще в 1683 г. один находившийся в Москве польский шляхтич, описывая бурные политические события последних лет, обратил внимание на то, что бытовые перемены, происшедшие при дворе Федора Алексеевича после женитьбы на А. С. Грушецкой (дочери перешедшего на русскую службу польского шляхтича), имели политическое измерение.