Шрифт:
Закладка:
Но Одиссею требовалось быстро, буквально за секунды, понять по этой картинке характеры и динамику их отношений. Сейчас не было времени собирать подробные данные, проводить анализ, изучать досье. Да, Ана займётся этим вторым потоком восприятия, просеет всю доступную информацию и выдаст какое-то резюме — но Фоксу требовалось сразу задать основы, чтобы строить здание своей гипотезы от верного фундамента. Ошибись в начале, и здание в итоге окажется муляжом. Он впился взглядом в детей.
Первый смотрел тремя глазами, ясными и пронзительно-голубыми, требовательно, будто стремился узнать и понять всё на свете; в его глазах блестели три задорных искры.
Второй застенчиво хлопал зелёными глазищами, самый забавный из троих; око его Силы было заросшим, он ещё не прозрел. Он был самый миниатюрный и младший из них.
Третий, старший, любовался миром отстранённо, через верхний серый глаз, а оба нижних были сомкнуты, будто спали; он выглядел очень спокойным, словно в свои восемь лет всё видел и знал. Уголки его губ были опущены, а все боковые щупы загнуты вниз.
Одиссей, смотрел, как мечтательный малыш, сидящий посередине, замешкался: он забыл, кто передал ему мороженое и кому нужно передать следующим. Протянул одному, затем отдёрнул, боясь ошибиться, сунул второму — третий при этом закрыл глаз и застыл, как спящая статуя; а первый, живо оглядев происходящее, фыркнул и передал мороженое спящему. Это была правильная очерёдность, а второй ошибся; поняв это, он очень смутился, его уши распухли и выросли, в стыде прикрывая лицо, а мягкие отростки на голове поникли. Ведь серый так и не открыл глаз, так и не взял мороженое, а остался недвижим. Синий снова фыркнул, погладил зелёного, успокаивая его, и несильно пихнул серого, мол, хватит обижаться, бери. На мгновение повисла пауза, лишь подрагивал смущённый взгляд из-под опущенных на лицо ушей, это смотрелось очень умильно. Вдруг застенчивый второй понял, что делать: он выхватил мороженое у первого и сам передал его третьему. Тот, как ни в чём не бывало, открыл верхний глаз и принялся с удовольствием хрустеть. Напряжение, спонтанно возникшее, так же моментально улеглось, возвращаясь к взаимному согласию.
Детектив опустил взгляд.
— Наследник в центре? — уточнила внимательная Ана, глядя на младшего, и руу’нн молча кивнул.
— А почему у серого открыт только верхний глаз? — спросил детектив.
— Высокий уровень врождённой силы в сочетании с очень спокойным характером, даже равнодушным, — пожал плечами Эрраду. — Прозрение наступило очень рано, поэтому он преимущественно смотрит на мир через око Силы. Вот, собственно, и вся информация, я не очень осведомлён о тонкостях шэмирай. Не считаю это существенным.
— Ладно. Главный вопрос: что в вашем квазарате происходит с шэмирай после гибели его хару?
— Что? К чему это? — опять нахмурился Эрраду. — Покушение — дело рук иерархов Нижней крови, это очевидно для всех. Единый Отец Оор’Дан преждевременно погиб на войне, и нижние используют его гибель, чтобы сменить династию. Взаимоотношения тройки здесь ни при чём. Шэмирай не могли восстать против хару, повредить ему или оставить в опасности. Они абсолютно преданы Нур’Гриар’Дану, насколько способны живые существа.
— И всё же?
Зрачки руу’нн сфокусировались на человеке.
— Шэмирай обычных людей получают наследство, равное четверти имущества, и курс коррекции, реабилитирующий их зависимость, — сказал он. — А затем особые гражданские права. Жизнь с ограничениями, но близкую к свободной. Шэмирай наследника квазарата обладают секретной информацией и могут быть использованы враждебными силами, поэтому они подлежат карцерации: принудительному погружению в кому с возможностью существовать в закрытой ментосфере. Пенсия в уютном и безопасном мирке.
Ану передёрнуло, её волосы стали чёрными, а на щеках играли желваки, одна рука держала другую.
— Кто ты, чтобы судить нас, дочь олимпиаров? — не поворачиваясь к ней, спокойно спросил Эрраду, безошибочно определив по расе Аны принадлежность к Империи. — У вас детей забирают от родителей и растят в любви к государству, а не матерям. А у правителей и политиков в ходу синтетики. Они могли бы спросить с вас за свои жизни, если бы им позволили.
— Они синтетики, — ледяным тоном ответила принцесса. — Интосы без самосознания, желаний и воли, в искусственно выращенных телах, копирующих оригинал. Не живые существа.
— Именно. Вы вырастили живые тела, в зародыше уничтожив их разум. Каждый из них мог бы радоваться жизни, если бы его мозг не зачистили ещё до рождения.
Ана осеклась.
— Мы не осуждаем олимпиаров, есть свобода, а есть необходимость, — сказал руу’нн. — И свобода каждого кончается там, где пересекается с необходимостью остальных.
Одиссею было не интересно участвовать в философских и политических спорах, он прошёл эти метания столетия назад, и, в основном, на практике. Однажды ему пришлось выбирать, оставить одну из своих планет, зная, что её население будет убито — или проиграть войну. И он сделал этот выбор, потому что иного выбора не было. После всего, что он пережил, участие в умных спорах было последним, что стал бы делать Одиссей Фокс.
Ана увидела отрешённое лицо детектива, погружённое в омут тайны, и гнев тут же покинул девушку, как схлынувшая волна. Её восхищала способность Фокса выстраивать воображаемые миры, перелистывать их легко, как страницы-картины, и отпускать, когда они уже не нужны, растворять в океане своей фантазии, откуда он сможет создавать их снова и снова, когда понадобится. Благодаря этой способности и своему огромному жизненному опыту детектив быстро вписывался в любые цивилизации и дела, на грани инстинкта и разума осознавал главное и сходу расставлял важные сюжетные узлы, а потом нащупывал между ними связь.
На планете-Руси он сказал ей, что жизнь и сюжет, реальность и вымысел строятся по схожим законам. Ана в который раз прокрутила тот момент: «Правда и вымысел не противоположности, а параллели, две ветви одного дерева. Все выдуманные вещи произошли из реальных». Так он сказал, и она ему не поверила, о чём горько пожалела.
Впрочем, и до сих пор, после стольких подтверждений его
