Шрифт:
Закладка:
Тем временем я вызвал Беррина переводить. Он говорил на чистейшем сирмянском, ведь он и был сирмянином.
Он велел им склониться перед Архангелом, если они хотят пощады. Произнести слова: «Клянусь, что Архангел – мой единственный союзник, а Падшие ангелы – мои враги и я буду поклоняться только Архангелу до последнего дыхания», а потом опуститься на колени и поцеловать священную землю.
Матери, дети и старики сделали так, как было велено. Они поклялись в истинной вере, встали на колени, и даже матери, прижимающие к себе младенцев, уткнулись лбами в землю.
Но муфтий и юнцы не последовали их примеру. Их губы остались сомкнутыми; они не произнесли священную клятву. И не согнули колени, не коснулись лбами пыльной почвы священного Ангельского холма.
Нет ничего хуже фальшивой веры. Произносить слова истины, в которые не веришь, только для того чтобы спасти свою жизнь. Но я не мог судить о сердцах тех, кто преклонил колени: это обязанность ангелов. Я мог судить только по словам и поступкам, и те, что отказались преклонить колени, показали, насколько очерствели их сердца.
Муфтий прохромал сквозь толпу новообращенных и спросил:
– Теперь ты позволишь им уйти?
– Я дал обещание на священной земле. Я милосердный человек, каким велит быть Архангел. Они свободны. – Я сунул два пальца в рот и свистнул. – Пропустите их!
Паладины расступились. Матери, дети и старики побежали вниз по ступеням, словно спасались от разъяренного быка. А мы остались с сорока юношами, которые отказались преклонить колени.
– Твое сердце ожесточилось. – Я вытащил из ножен меч и вонзил его в сердце муфтия.
Тот захрипел и забормотал предсмертную молитву. Из его рта хлынула кровь, орошая святую землю.
– Но все-таки осталось достаточно мягким.
Я вытер клинок о его халат. Белая ткань окрасилась красным.
Сорок оставшихся не сопротивлялись, когда паладины залили Ангельский холм красным.
Через несколько часов я ел кислые фиги под уродливым золотым павлином, и тут в зал ворвался запыхавшийся Беррин.
– Прости, Великий магистр!
Он упал на колени.
– Что стряслось?
Он закрыл глаза и покачал головой в странной сирмянской манере – по диагонали, словно раскачивался под медленную музыку.
– Мы отпустили наследника престола.
Я выпрямился на золоченой лежанке.
– Какого наследника?
– Наследник шаха был среди тех, кого мы отпустили с Ангельского холма.
– Но мы отпустили только матерей, детей и стариков. А все старшие сыновья шаха в темнице.
Беррин уткнулся головой в сгиб локтя.
– Это моя вина. Я по глупости предположил, что тайный наследник находится среди старших сыновей, но по какой-то причине, похоже, шах выбрал младшего. Мы отпустили его вместе с матерью.
– Ты уверен?
– Один из визирей, которых мы захватили, выболтал этот секрет палачу, когда тот выдирал у него ногти. Главный евнух гарема подтвердил это. Правители провинций, ханы забадаров, командиры янычар – все они стекутся туда, где поселится его мать.
Я вытащил меч из ножен. Беррин задрожал, словно клинок предназначался ему.
– Ох, Беррин, безупречны одни лишь ангелы. – Я поманил его за собой во двор. – Пошли за ними в погоню самых быстрых всадников. Это их страна, так что, вероятно, мы уже опоздали.
Закат окрасил все в красное. Внизу, в городе, до сих пор бушевали пожары, и дым затмевал угасающий свет. Прогулка по саду была приятной передышкой.
Я взошел на помост в саду, прислонил меч к деревянному стулу и сел на широкую кушетку с подушками.
– Хочу немного отдохнуть.
Сад был еще более вычурным, чем тронный зал. Нас окружали золотистые, фиолетовые и белые цветы, собранные в виде звезд. Кусты были подстрижены в форме птиц. Здесь даже протекал ручей. Везде стоял такой сильный запах мускусных роз, что у меня защекотало в носу.
– Но мне не помешала бы компания. Приведи ко мне всех Селуков. Гарем. Мальчиков и девочек. Младенцев. Всех.
Беррин кивнул. Пока он не успел отойти слишком далеко, я его окликнул. Он обернулся, подняв кустистые брови.
– И еще кое-что. Приведи ко мне шаха.
Его лицо расплылось в довольной ухмылке. Не найти человека, которого Беррин ненавидел бы больше, чем шаха Мурада. Десять лет назад Мурад приказал перерезать всю благородную семью Беррина, потому что она поддержала официального наследника, Селима. Напавшие на вотчину Беррина забадары бросили тела его братьев гнить в канаве. Они изнасиловали его мать и прибили ее к двери поместья. Его сестрам ночью удалось сбежать, но больше он ничего о них не слышал. В тот день Беррину тоже захотелось умереть, но не раньше, чем он отомстит. К сожалению, я не мог убить шаха без благословения императора, но собирался немного облегчить боль Беррина.
В сад, неся кальян, вошел Джауз, чья лысина поблескивала на свету. Что таится за этими греховными удовольствиями?
Он сел подле меня; пахло от него оливковым маслом, которым он, похоже, натер лысину.
– Я знаю, ты не любишь кальян, так что я не буду курить у тебя на глазах. – Он поставил кальян за спиной.
– Джауз, ты можешь делать что пожелаешь, я не стану тебя осуждать. Ты и сам это прекрасно знаешь.
– Ночь была долгой. Нам всем нужно расслабиться. Найти какие-нибудь удовольствия посреди огня.
– И какие же удовольствия любишь ты? Не считая кальяна.
– Все, Великий магистр. Я ни в чем себе не отказываю.
На кедре в центре сада порхали и плясали разноцветные птицы.
– Ты ничем не отличаешься от этих птиц, – сказал я, – если не знаешь, что хорошо, а что плохо.
Он засмеялся так, что затрясся живот. Будто я пошутил.
– Мои единоверцы считают, что у каждой души есть только одна жизнь, прежде чем она возвращается к единой, невидимой душе, которую мы зовем Колесом. А до возвращения лучше получить от жизни максимум.
Его дурацкая религия меня не интересовала. Но самого Джауза я готов был терпеть всегда. Я кивнул и притворился, что мне есть до этого дело.
– И почему же вы называете это Колесом?
– Потому что колесо никогда не прекращает свой круговорот, как жизнь и смерть, а мы – лишь спицы в этом колесе, отдельные, но все же часть целого.
– Если все мы одинаковые, тогда наши действия, хорошие или плохие, не играют роли.
– Тысячу лет назад в Шелковых землях упал метеорит. Погибли почти все. Есть ли этому метеориту дело до
