В 1890 году русское правительство наконец позволило «Возлюбленные Сиона» зарегистрироваться в качестве организации; прежде ей приходилось действовать на полулегальных условиях. «Возлюбленные Сиона» превратилась в общество, целью которого было развитие сельского хозяйства и промышленности в Палестине и Сирии, однако сам факт легализации не смог внести свежую струю в деятельность «Ховеве Сион». Лидеры организации, невзирая на все их достоинства, не обладали ни широтой взглядов, ни силой духа, ни честолюбием, необходимыми истинным вождям. Им также недоставало энтузиазма и энергии, без которых все усилия общества были обречены на неудачу. Сказывались и внутренние противоречия: светским идеологам Пинскеру и Лилиенб-люму жестко противостояли раввины. Лишь немногие из раввинов были заинтересованы в движении за национальное возрождение. Среди них следует упомянуть Руэльфа из Мемеля, близкого друга Пинскера, Цадока Кана из Парижа и Исраэля Хильдешаймера, одного из лидеров немецко-еврейской ортодоксии. Позднее поддержать их уже хотели многие, но лишь при условии, что все движение приобретет религиозный характер. И, наконец, существовала фракция учеников Ахада Гаама, проповедовавших «культурный сионизм». По их мнению, большинство евреев должны оставаться в диаспоре, и лишь малой избранной группе следует переселиться в Палестину. Едва ли подобные идеи могли послужить основой для массового политического движения.

Итак, в организационном и политическом отношении «Хо-веве Сион» потерпела неудачу. Но тысячи членов и сторонников этого общества по-прежнему верили, что в один прекрасный день их мечты станут явью. Такие люди встречались не только в России и Польше. Небольшие группы их существовали также в Вене и Берлине. Натан Бирнбаум и его друзья еврейско-польского и еврейско-румынского происхождения основали национальную студенческую организацию. По предложению Переца Смоленскина она была названа «Кадима», что в переводе означает одновременно «вперед» и «на восток». Бирнбаум обладал острым критическим умом и большим честолюбием. В ранних эссе отразился его оригинальный подход, а подчас даже пророческий дар[44]. Он стал настоящим сионистом задолго до Герцля. Более того, само движение обязано Бирнбауму своим названием. Он гораздо лучше, чем члены «Ховеве Сион», понимал важность сионизма политического. Недостаточно было основать несколько колоний, чье экономическое и политическое существование было обречено на нестабильность. Прежде всего сионизм должен был завоевать доверие турецкого правительства. Проведенный Бирнбаумом анализ антисемитизма оказался гораздо тоньше и сложнее работ Пинцкера и Герцля в этой области. Будучи социалистом, Бирнбаум не мог отрицать значение исторических факторов и не верил, что межнациональная неприязнь (в том числе и антисемитизм) будет существовать вечно. Но, с другой стороны, он обнаружил, что антисемитизм в своей основе не является экономическим феноменом, что революция в социальных структурах сама по себе никак не сможет на него повлиять и, наконец, чтобы искоренить антисемитизм, может потребоваться не одна сотня лет. А до того социализм просто неспособен дать удовлетворительный ответ на «еврейский вопрос».

Бирнбаум был одинок и отчаянно беден. Его мать продала свою лавку, чтобы дать сыну деньги на издание «SelbstEmanzipation» («Самоэмансипация») — сионистского журнала, выходившего раз в две недели. На страницах этого издания Бирнбаум, предвосхитив идеи Герцля, разработал план создания еврейского государства в Палестине, подробно обсудил все последствия этого шага и опроверг возможные контраргументы. Бирнбаум имел все основания рассчитывать на то, что окажется среди лидеров сионизма, когда инициатива Герцля вдохнула в это движение новую жизнь. Но по ряду причин (отчасти и по собственной вине) он так и не нашел в нем своего места. Вскоре Бирнбаум вовсе отошел от сионизма и социализма и стал проповедовать активную национальную еврейскую политику в диаспоре, что еще несколько лет назад объявлял a priori невозможным. В прошлом гебраист, он стал ревностным защитником идиша — народного языка, который вызывал отвращение у большинства сионистов. Несмотря на все свое свободомыслие, Бирнбаум примкнул к ультраортодоксальной организации «Агудат Израэль» и со временем занял в ней один из руководящих постов. На каждом этапе своего хаотичного интеллектуального развития Бирнбаум с величайшей убежденностью отстаивал свои нынешние взгляды. Он не был лишен ни глубины мышления, ни честности. Однако непостоянство помешало ему стать полноценным политическим лидером.

Небольшие группы «Ховеве Сион» существовали в разных странах. Газеты и журналы, проявлявшие особый интерес к переселению евреев в Палестину, издавались повсеместно — от Бухареста («Hayoez») до Бостона («Hapisga») и Балтимора. В Иерусалиме выходило сионистское периодическое издание Бен Иегуды под названием «Гаор». Макс Боденхаймер, немецко-еврейский юрист, в 1891 году опубликовал брошюру «Что делать с русскими евреями», а два года спустя еще одну — «Сирия и Палестина как пристанище для русских евреев». Он развивал сионистские идеи вполне независимо от «Возлюбленных Сиона» и прочих еврейских организаций. В 1896 году во главе Одесского комитета встал молодой инженер Менахем Усишкин, грубый и бесцеремонный, но достаточно активный и деловой. Ахад Гаам организовал маленький полуподпольный элитный кружок под названием «Бней Моше». Члены этого кружка разделяли мнение Ахада Гаама о первостепенной важности культурного ренессанса еврейского народа. Многие активные деятели русского сионизма в то или иное время входили в эту группу. Непосредственное политическое влияние кружка Гаама было не очень велико. И это неудивительно. Как заметил биограф Ахада Гаама, девизом этого кружка вполне могли бы стать слова Мильтона: «Кто лишь стоит и ждет, тот тоже служит»[45].

В Берлине в 1889 году был создан «Ферайн» — союз еврейских студентов из России. В этом русско-еврейском научном обществе активно действовали молодые националисты Лев Моцкин, Наман Сиркин и Шмарьяху Левин. Позднее членом этой организации стал Хаим Вейцман. Все они были отчаянно бедны, но полны идей и энтузиазма. Они собирались в отеле «Центрум» на Александерплац, где, по воспоминаниям Вейцмана, им давали в кредит сосиски и пиво.

«Я с трепетом вспоминаю о том, как много мы говорили. Расходились мы, только когда уже светало. Мы говорили обо всем: об истории, войнах, революции, о преобразовании общества. Но главным образом — о еврейской проблеме и Палестине. Мы пели, мы праздновали еврейские праздники, не расходясь по домам, мы спорили со сторонниками ассимиляции и строили обширные планы по спасению своего народа. Все это было по-юношески наивно, очень весело и волнующе, но при этом не лишено более глубокого смысла»[46].

«Ферайн» существовал «вне времени и пространства». Он не поддерживал связей с немецкими евреями. Лишь немногие молодые студенты — например, Генрих Леве — посещали его собрания и вступили в организацию. Пропасть между русскими студентами и немецкими евреями казалась бездонной. Но Леве было не так-то просто обескуражить.