хотя сам был виноват. Так вышло.

– А чего выгонять, если он сам… виноват?

– Кодекс, Джо. Такой у нас кодекс. Если бы и я погиб с ним, тогда нормально, а так – изгой. Десять лет с тех пор на Эвелин ни ногой, сперва частная охрана на Ганимеде, в шахтах, потом вот – космофлот. Что умею, то и делаю.

Он отпустил бокал и у самого пола, словно играясь, поймал его второй рукой. До такой реакции Джонатану было как до Земли на трамвае. В горку.

– И как это связано с нашим жребием?

– Да как… Больше я ошибки не допущу. Хватило одного раза. Тебе дальше жить, а мне… В конце концов, может и брешут про Гонг. Можно его пережить не в саркофаге. Заодно и проверим, послужу науке.

Джонатан собрался было встать, поспорить в своей любимой манере – размахивая руками, как у доски в университете, бросая недовольные взгляды на студентов. Доктор наук все–таки, кафедры в двух земных академиях и одной марсианской. Даже воздуха в грудь набрал для стартовой фразы, но промолчал.

И не вскочил, и выдохнул без звука.

Может, согласиться, да и все? У человека вот – кодекс, а у него – Скала. Сенсация вселенского масштаба, наиболее сложная загадка для науки за все времена, петроглиф века. Хоть что-то понять в гигантской схеме, неведомо кем вырезанной на черном камне, в сложнейшей картине, где один видит лица, другой – математические формулы, а некоторым мерещатся звездные карты. Хоть что-то. Это даже не премия Маска-Хокинга, это мировая слава и память в веках. Все лучше, чем под влиянием Гонга сварить себе мозг.

Черт, не о том он сейчас. Совсем не о том.

– Нет уж, – выдавил он из себя. С трудом и позже, но заставил-таки: – Бросим монету, а там кому повезет.

Маркус пожал плечами, ничего не сказав. Согласился или будет настаивать на своем, но позже – кто его знает. Закрытый человек.

– Четырнадцать с половиной часов до Гонга, – сообщил Бо. – Для кого готовить саркофаг?

– А есть разница, дурень? – огрызнулся Джонатан и осекся. Дожил, ругаться с искином…

– Принципиальной – нет. Но у вас разный рост, вес и потребление кислорода. Не подарок же лежать полдня скрючившись и задыхаясь. Не понимаю смысла обоих слов, но на то я и дурень.

Уел, набор наносхем и коллоидной массы. Отомстил по мелочи.

– Пока ни для кого. Мы думаем. Я думаю.

– Принято, капитан.

Заткнулся наконец–то. Уже спасибо.

– Пока время есть, Джо, расскажи: а Гонг – это вообще что?

Исследователь все-таки встал. Привычка – вторая натура, не в состоянии он читать лекции сидя.

– Первая экспедиция сюда, которая и обнаружила Скалу, столкнулась со странным феноменом, – сказал Джо. Сейчас он чувствовал себя на своем месте, всегда бы так. – Примерно раз в семь месяцев, половину здешнего года, ионосфера планеты дает мощнейший разряд. Сверхвысокочастотное излучение, почти как в микроволновке. Все живое получает быстрые некрасивые травмы, несовместимые с жизнью. Тяжело жить, когда кровь почти кипит, сосуды лопаются, а мозги превращаются в бульон.

– Они погибли, первые?

– Нет, Марк, они садились на поверхность на орбитальной шлюпке. При первых признаках чрезвычайной ситуации…

– Помню. Пункт третий устава флота, сразу после приоритета жизни людей и единоначалия. Бросать все и взлетать.

– Верно. Они успели, только по клетке с подопытными крысами потом поняли, как это выглядит. Ну и датчики всю картину дали. На неживую материю эта дрянь, кстати, не действует. Пластик не плавится, лед не тает. Компьютеры работают, слышишь, Бо?

Искин промолчал.

– Потом подвесили орбитал наблюдения. Да, так и происходит периодически. Атмосфера как конденсатор, по каким-то причинам набирает емкость – и разряд. До следующего раза. Поэтому наш отряд и обеспечили семью защитными капсулами. Кто ж знал…

– Крысы, значит… А витавры? – уточнил Маркус.

– В смысле? Как они выживают? Да вот хрен их знает. Первая экспедиция ими не занималась, а Мари… Мари не успела понять, хотя изучала их. Ксенобиология не любит поспешных выводов, знаешь ли. Вероятнее всего, чувствуют приближение и прячутся.

Маркус свернул прочную вилку в затейливый штопор, раскрыл острия в стороны на манер лепестков цветка и только потом понял, что в руках у него что-то было.

– Тьфу… Это машинально. То есть никто не знает, где они отсиживаются? Может быть, это и ответ, куда мне деваться? Посижу в пещере или где они там есть, посмотрю в их печальные голубые глаза, а через шесть часов обратно в форпост.

– Да почему – тебе? – едва не закричал Джонатан. В студентах подобное упрямство он даже ценил, но вот так, перед лицом смерти… Спину ломило особенно сильно, сейчас бы массаж.

– А кому? – удивился Маркус. – Вопрос решенный.

Он легко, без замаха, запустил вилкой в часы. Странное оружие пробило стекло, осыпавшееся мелкими осколками на пушистый ковер, и прижало стрелки. Остановило время.

– Часы решительно не при чем, – ворчливо сообщил Бо. – Стоимость будет вычтена из премиальных.

Мужчины переглянулись и расхохотались. Громко, не обращая ни на что внимания. До слез, которых никто не стеснялся. Выпуск пара. Сброс в никуда.

Джонатан вытер мокрое лицо рукавом и понял, что его немного отпустило. Смерть Мари и остальной команды осталась там, за дверью шлюза. Жизнь, черт ее дери, продолжалась. Неизвестно, надолго ли, но хотя бы так.

– Где их искать, витавров? Тем более, где их убежища?!

– Да не знаю, – упрямо ответил Маркус. – Пойду на разведку.

Он тоже раскраснелся от смеха, его вечно спокойное лицо немного ожило. Прорезались морщины, которых в его тридцать пять и быть вроде как не могло. Впрочем, охранник же. Суровая работа.

– В глубине Скалы есть пещеры. Да ты видел, я там еще несколько петроглифов нашел. То ли часть общего, то ли ключи к главному. Возможно, там можно спрятаться. Но…

– Да понятно! – кивнул Маркус. – Если не выгорит, оставлю тебя без глайдера. Не пойдет. А в окрестностях есть что-то подходящее?

Джонатан задумался. Скальный массив восточнее? Неглубокие пещеры, не то. А в остальном – лед. Серо-голубое пространство, не оживающее даже местным коротким летом. С другой стороны – витавры где-то должны отсиживаться во время Гонга, логичная же мысль. Или он на зверушек не действует, но почему? Эх, Мари…

Как же не вовремя умирают любимые, особенно когда они еще и ученые.

А ведь она любила его, на самом деле любила – просто он, привыкший жить наукой, открытиями и лекциями, этого так и не понял. И кем она была для него – тоже не понимал, пока там, в пещере, еще светящейся оплавленными краями,