Костин взгляд снова поднялся, уголки губ дрогнули. По Агатиной щеке скатилась слеза. Он ей раньше этого не говорил. Хранил только для себя. В себе хранил.

— Как оставить тебя в покое? Я не смог… Тот мальчик, который очень хотел, чтобы его кто-то так любил — он не смог, Агата. Это не оправдание, я понимаю. Но я очень хочу, чтобы ты поняла, что во мне дохера зла. Говна дохера. Нет принципов. Нет ценностей. Мало человечности. Но для тебя… Я меняться хочу… Для тебя и для…

Мужской взгляд соскочил, Костя смотрел на живот, потом вздохнул, снова отворачиваясь. Не смог договорить.

Чувствовал, что Агата достает руки.

Чувствовал, что сердце будто замедляется.

Думал, что вот сейчас она оттолкнет, встанет, уйдет…

Потому что в жопу все эти откровения. Просто в жопу. Ничего не меняют. Никакого значения не имеют. И это будет справедливо. Умом это было понятно. Но так страшно…

Только Агата поступила иначе.

Её ладони легли на мужские волосы. Она провела по ним раз, второй, третий…

Костя повернул голову…

Поймал взгляд…

Наверное, в его было что-то важное для неё, потому что улыбнулась уже Агата. Точнее попыталась. Знала, что по щеке опять слеза, но не стала смахивать.

Позволила опуститься на колени лбом, вжаться в них. Провела еще несколько раз по волосам, а потом наклонилась, зарылась в них носом…

— Я семью хочу, Агат… Нормальную… С тобой. Я люблю тебя. Просто придурок такой… Не умею это всё… Шел сюда и думал… Не смей материться, Костя. Она беременная. Там ребенок сидит. Ему нельзя такое слушать. Пришел… И нихера…

Агата снова улыбнулась будто бы. Косте то ли так казалось, то ли просто хотелось верить. Но с ответом она не спешила. Гладила. Позволяла выговориться, наверное.

Делала то, что мать никогда не делала. Никто никогда не делал. Никто из тех людей, которым вроде как положено его любить. По факту рождения. От природы.

Она — та, которой смело можно его ненавидеть. Он ведь заслужил…

Но делала. Потому что знала, что ему это нужно.

В отличие от него была действительно благородной. Как-то нашла в себе силы.

— Я же не совсем долбоеб, Агат. Я хотел этого. Наверное, больше подсознательно, но хотел. Только не так… Я хотел, чтобы у меня был повод всё бросить, всё поменять. Чтобы ты моей была. Детей мне рожала. Дома ждала. У меня семьи не было. Но мне кажется, она такая должна быть. Чтоб ты спала на мне, про любовь рассказывала, а я пиздец как этим гордился. Ничем, наверное, так не гордился… Гаврила прав… Я сам всё просрал. Тупой просто. Не научили — сам мог бы научиться. Не хотел. Пока по башке не дало — не хотел. А теперь… Страшно просто… Ты же уйдешь сейчас. Я знаю, что ты уйдешь, что бы ни предложил. А я сдохну.

— Кость…

Агата обратилась тихо, но почувствовав, что он еле-еле мотает головой, как бы и выражая протест, и не желая, чтобы она отрывалась, не настояла. Дала продолжить.

Он высвободил руку, потянулся к карману, достал оттуда флешку, сжал на секунду в кулаке, потом понял, что вообще не сомневается, как ни странно…

Сам повел головой, освобождаясь, дождался, пока Агата выровняется, они снова встретятся взглядами, потом он поднимет руку, а она посмотрит на сжатую между пальцами флешку.

— Тут информация на меня. Много. Мы это всё прятали хорошо. Здесь есть, за что сесть. Здесь есть, что может убить рейтинг в ноль. Я понимаю, что со мной иначе нельзя. Я не уверен, что даже так ты согласишься. Но возьми, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты была со мной. Я хочу, чтобы ты меня не боялась. Держи меня за яйца. Или за горло. Тебе нужна безопасность, я понял это. Так она у тебя будет. А у меня… Дай мне один шанс, Агата. Один. Я сдохну скорее, чем его просру. Пожалуйста… Если хочешь — с Гаврилой съезди в банк, открой ячейку, положи туда. Хочешь — сама съезди. Я не узнаю. Это будет твоя тайна. Ты всегда сможешь этим меня уничтожить…

Костя говорил, впервые в жизни мысленно молясь о том, чтобы человек согласился пойти навстречу, взять в руки заряженный пистолет и приставить к его виску.

Случись это — он выдохнул бы облегченно. Сумасшедший. Но Агата…

Молча смотрела на кусок металла, сглотнула, а потом перевела взгляд на Костю… И он всё понял. Закрыл глаза, выдохнул, непроизвольно сжимая женское колено сильнее. До боли, наверное…

Агата накрыла своим кулаком руку с флешкой, заставила опустить, оба слышали, как она выпадает на пол.

Дальше она потянулась обеими руками к его лицу, обняла щеки, погладила по ним…

Это было нежно. Это было больно.

Костя знал, что она просит сделать. Только сил не находил.

Открыл глаза не сразу, но она не спешила — ждала.

Когда сделал это — встретился взглядом с ее спокойными глазами. Она улыбнулась снова, снова же погладила щеки…

— Я не возьму, Кость… Это не нужно. Но я и не останусь. Добровольно не могу. Ты меня тоже послушай, пожалуйста. И попробуй понять… — вероятно, настроиться ей было не легче, чем Косте. Но так же важно… — У нас не будет нормальной семьи, Кость. Потому что мы — ненормальные. Мы не сможем. Мы не умеем. Ты… Ты не плохой. Ты правда сделал много зла. Мне и вообще. Но ты не плохой. И я правда в тебя такого очень сильно влюбилась. Но пойми… Я тебя боюсь. Я не могу быть с человеком, которого боюсь так сильно, ты…

Агата замялась, сжала губы, взгляд опустила на свои колени… Потом подняла, посмотрела в глаза так, что понятно — она сейчас сделает ему больно. Но она не может не сделать. Это не месть. Это ее правда.

— Мы с мамой тогда в банк зашли. За коммуналку заплатить. Сеня должен был, но он лентяй такой — откладывал и откладывал. Вот мама и решила, что мы сами можем. В отделение ворвались двое. Классика. Шапки с дырками на головах. Пистолеты. Закрыли дверь. Всех положили. Нас там было девять человек. Они сходу человека убили. Получается, сами себе пути отступления отрезали. Потом пересрались, один в другого пальнул… Они наркоманами были. Второй — совсем без башки. Он тоже потерял берега. Окончательно. Я никогда не забуду это чувство, Костя… Когда ты под дулом пистолета человека, который может выстрелить потому, что ты посмотришь не так. Или потому, что ты начнешь умолять. Или потому, что ты не начнешь. И ты не знаешь… Ты не угадаешь… Он смеялся и расстреливал. Это длилось пять часов. В этом не было никакой логики. Он порезал мне лицо, когда мы остались вдвоем. Я плакала, ему это не понравилось. Я не знаю, почему не пристрелил. Может закончились пули. Я не знаю… Но я осталась там одна. Живая — одна… И ты… Ты для меня — такой же. Он таким образом доказывал своему отцу, который отказался давать на дозу, что он в нем не нуждается… Он ему мстил. Ему мстил, а расстрелял девять человек… Я не считаю, что ты способен на то же самое. Но ты тоже не умеешь ценить… Ты тоже не чувствуешь, что другие люди… Они люди. Я — человек. Я выжила тогда не затем, чтобы попасть к тебе… Я не хочу иметь с тобой таким ничего общего. И ребенок…