Шрифт:
Закладка:
Что такое ЕГЭ, Малята не понял, однако прореагировал на печальное признание «ходока за Грань» о том, что девяносто процентов молодых людей не только России, но и мира, живёт по принципу личного обогащения, поставив во главу угла парадигму бизнес-конкуренции во всех сферах социальной жизни. Главной целью этой безудержной конкуренции были деньги и власть.
Правда, с деньгами в Роси оказалось непросто. Эквивалентом обмена товаров здесь был не рубль, не доллар и не золото, а жемчуг. Его с большим трудом добывали в глубинах Великотопи, и это был не простой жемчуг наподобие земного. Его «высиживали» живоглоты, вовсе не моллюски, как могло бы показаться, а, скорее, черепахи величиной с колесо КАМАЗа, и этот «жемчуг» использовался в стране в качестве матрицы запоминающих устройств – абсолютно не нуждающихся в периферийном техническом обеспечении. То есть можно было сказать, что единицей обмена в Роси являлась информация, ну, или аккумулятор знаний.
Любава показала Максиму «жемчужину» величиной с виноградину – многогранный кристалл, из которого вырастала петелька проволочки.
– И как жемчужина запоминает информацию? – спросил заинтригованный Максим.
Вместо ответа девушка вдруг воткнула «виноградину» прямо себе в висок – остриём проволочки, и засмеялась, когда Максим ошеломлённо уставился на неё.
На объяснение потребовалось какое-то время, после чего выяснилось главное достоинство «подключения» матрицы к голове человека: всё, что жемчужина записывала, повинуясь командам людей, напрямую передавалось человеку в мозг. Это могли быть и речь, и различные звуки, и ментальные сигналы (мыследуи на местном наречии), и прочие физические или полевые воздействия. Таким образом чистая жемчужина превращалась в своеобразный чип, которым можно было расплачиваться за любой продукт.
Малята снова влез на любимого конька и заговорил о нюансах учёбы в России.
Максим попытался отвечать на вопросы максимально просто, но слушатели запутались в нюансах «образовательного болота» и прочих российских терминах, что расстроило больше ответчика, чем росичей. Любава поняла это и что-то объяснила брату, после чего он перешёл на другую тему: парня заинтересовала причина гибридной войны России с Западом. Но и эта тема требовала большего словарного запаса, чем владели обе стороны. Видя это, Любава повернулась к брату и сказала:
– Спытай останне и пойдзимо, позна ужо.
Малята заговорил, сестра перевела, Максим задумался, потому что вопрос оказался щекотливым, с подковыркой.
– Почему вы, русские, такие? – спросил молодой человек.
– Какие? – не понял Максим.
– Слишком независимые? Ведь вам жить было бы легче, согласись вы на предложения соседей.
– Есть вещи, какие невозможно простить никому, – наконец твёрдо сформулировал Жаров. – Например, жестокость фашистов к пленным, что немецких, что украинских. И вопрос надо ставить иначе, шире: почему кто-то в мире должен подчиняться тем, кто тебя ненавидит и не считает за человека? Мы не такие, как все! И вы не такие. Вам повезло уйти от ветви разума, исповедующей насилие, ложь, обман и злобу, нам – нет! Мы живём в мире, где главенствует конкуренция во всём, где бизнес, власть, деньги и предательство превыше добра и справедливости! Вот и приходится сражаться с вирусами психического рака, олицетворёнными в жутких государствах типа Великобритании и США, за свободу и независимость ради возможности остаться людьми.
В номере стало тихо.
Неизвестно, как глубоко брат и сестра, жители Роси, вникли в речь гостя из России, но говорил он горячо, и слушали его внимательно. Любава посматривала на Максима с любопытством, удивлённая экспрессией и тоном человека, возраст которого был ещё далёк от философского. Малята хмурил густые брови, силясь понять смысл слов, которых он не знал. Поэтому парню потребовалось проявить большую сообразительность, нежели сестре, чтобы оставаться на том же уровне восприятия.
Как стало понятно чуть позже, судя по его вопросу, слова Максима он понял по-своему.
– Всё-таки кого ты больше не любишь из своих соотечественников? – спросил он (в переводе Любавы).
Максим смущённо поёрзал на мягком диване, сообразив, что слишком увлёкся критикой властей государства, опираясь на пылкие речи её оппонентов и мнение отца, члена компартии. Но отступать было некуда, и он признался:
– Не люблю чиновников! Однако гораздо больше чиновников, подчиняющихся закону личной выгоды, презираю среду, создающую их и так называемых кумиров молодёжи. В первую очередь это дельцы ТиВи, соцсетей интернета и мелкие служащие на побегушках у миллиардеров, особенно – облизывающие сапоги властных господ Министерства культуры, которые вопреки канонам народных традиций и предпочтений используют тупых блогеров и ещё более тупых «звёзд эстрады» для оболванивания народа. Вот их бы я…
– Знышчув!
Максим помотал головой.
– Нет, я не нацист и не убийца, достаточно изолировать всю эту свору прожигателей жизни и её владык, сослав их на необитаемый остров. Хорошо бы – на тепуй вроде вашего. Ох и посмотрел бы, как они жрут друг друга!
– Нас никто не изолировал. Рось откололась от Гипербореи случайно.
– А пиндосов и бриттов я бы изолировал так, чтобы они никогда никому не мешали жить. Если честно, я вам завидую. Судя по вашему образу жизни, вы наше будущее. Я был бы не против стать гражданином Роси.
– Так в чём же дело? Многие ходоки за Грань из России остались жить с нами.
– Подумаю, – улыбнулся Максим.
– Будем рады.
– Отлично!
Малята встал.
– Умени трэба сустрэцца з Саснорай. Дабрынач.
Щёлкнула дверь.
Оставшиеся в номере посмотрели друг на друга.
Будь Максим дома, в Брянске, он, не будучи ханжой, вполне мог бы намекнуть Любаве на возможность продолжить встречу до утра, но, во-первых, его чувства к девушке были выше, а во-вторых, в глазах росиянки блеснул знакомый лукавый огонёк, и мысль пугливо порхнула прочь.
– Проводить? – с готовностью спросил он.
Любава рассмеялась, гибко вскакивая.
– Адпачивай, раница вырашым, шо робыц дали. У цабе ёси плани?
– Нет! – поспешно сказал он.
– Ми трэбы наведац атрад в надие, заутра у навчани удивае молоди дружины, хачу взяц у свой парад. Дарэчи, можа ишо раз заехац у Клетню, дзе живе Хорос.
– А по-русски? Голова плохо соображает.
– Я говору – можа ещё раз заехац к Хоросу. Ты хотив з ним погутарить.
– Отличная мысль!
Двух слов для выражения своих чувств показалось мало, и Максим добавил:
– Спасибо!
Любава поймала взгляд гостя, брошенный на её губы, снова засмеялась и скрылась за дверью. Из коридора донёсся её голос:
– Дабрынач!
* * *
Выехали из Микоростеня примерно в девять часов утра (по оценке Максима).
Малята остался в столице, заявив, что к вечеру будет в Хлумани.
Любава, зная, что гость из России не владеет конной ездой, выбрала для поездки знакомую трёхколёсную «карету» с открытым верхом – трикол, как её называли местные жители. Сопровождали её два рослых дружинника на мощных клюварах, бегающих почти с такой же скоростью и грацией, как настоящие лошади.
Путь пролегал сначала через шестое кольцо пригорода Микоростеня, представляющего пояс богатых (в смысле геометрического изящества) усадеб, потом дорога нырнула в лес, и Максим заметил:
– Не вижу полей. Вы говорили, что основная пища росиян – каши. Где посеяны злаки? Или вы научились выращивать зерно на фабриках, как мясо?
Любава, сама управлявшая колесницей, поняла.
– Все наши поля расположены в центре Роси, за Кругом Здоровой Пищи.
Разумеется, девушка произнесла название сельскохозяйственных угодий иначе: Окрест Задарава Ижи, и Максим для себя перевёл его в более знакомые термины.
– Это почти половина площади Роси, – продолжала она. – Хлеб искусственно мы не производим. Мясо – другое дело, без белков и микроэлементов, содержащихся в мясе, нельзя сохранять здоровье. В идальне тебя познакомили с тем, что нам нравится. Еды хватает. Одно время жители Еурода покупали у нас продукты, но сейчас они грозят войной, и мы отказались снабжать их всем необходимым.
– Один в один! – восхитился Максим. – Точно такое же положение и у нас. Европа перестала покупать наш газ, металлы, зерно, удобрения, объявила миллион санкций и теперь бедствует, стреляя себе в ногу и остальные места.
– Стреляет себе в ногу? – озадаченно переспросила спутница.
– Это я образно. – Он объяснил смысл сказанного.
Проехали поляну с порхающими над цветами стрекозами и пчёлами.
Несколько крупных стрекоз метнулись к небольшому отряду, но были
