и увидели, ты уже знаешь, кто убил Гордона Бедфорда, и можешь точно доказать это?

— Да, конечно… — Алекс развел руками. — Я был уверен, что и тебе все уже ясно.

— Ты так думал, да? — Возмущение Паркера было безграничным. — Если ты так думал, то очень ошибался. Очень! Но если для тебя все уж так просто, то, будь любезен, объясни и мне, кто убил Гордона Бедфорда и на чем основывается твоя уверенность, что убил его именно Икс, а не кто-нибудь другой. В моем представлении, правда, некоторые факты стали явными, но они, скорее, затемняют, а не проясняют все дело. Кроме того, я, наверно, не должен тебе напоминать, что наша обязанность — не искать эффектные гипотезы, а установить факты таким образом, чтобы абсолютно подтвердить вину одного из подозреваемых. А для этого необходимо с такой же абсолютной тщательностью исключить всех остальных. Иначе каждый, даже средних способностей адвокат сделает из обвинительного акта повидло, а из меня — посмешище.

— Неужели ты, мой достойный друг, предполагаешь, что я мог бы пережить минуты, когда ты, из-за меня, стал бы мишенью для насмешек всех английских газет?.. — Джо снова усмехнулся, как будто мысль о кричащих заголовках бульварной прессы, называющей Бенджамена Паркера неудачником, показалась ему смешной. — Мне только кажется, что мы закончили следствие, и я знаю, кто убил Бедфорда. Я даже взял бы на себя смелость, в пределах моих скромных возможностей, исключить из числа подозреваемых всех невиновных. Потому-то я и сказал, что мы можем приступить к подведению итогов. Кроме того, ты слишком рано разбудил меня, и я был бы счастлив снова вернуться в постель. Представь себе, что я могу спать в любое время суток, если мне не хватает часа или двух сна. К сожалению, Скотленд-Ярд был сегодня того мнения, что мой сон…

— Ох, умоляю, перестань паясничать! В конце концов, речь идет об убийстве и об убийце. Я… я совершенно не могу прервать следствие, если… если не буду уверен, что оно действительно закончено, — договорил он беспомощно, отдавая себе отчет в том, что как официальное лицо, руководящее этим следствием, он говорить так не может.

Но он знал Алекса и чувствовал, что под его усмешкой кроется уверенность. В течение их долгой совместной работы Бенджамен Паркер только один раз пережил минуты сомнений. Произошло это в старом доме над скалистым обрывом, когда все указывало на самоубийство, а Джо упорно просил не прерывать бессмысленного, с точки зрения Паркера, следствия. Убитый был известным демонологом, и в этом деле слишком много говорилось о дьяволах. В конце все же выяснилось, что убийство, которого никто, казалось, совершить не мог, все же произошло. И заместитель шефа Криминального отдела поверил тогда, что если и был там действительно какой-нибудь дьявол, то существовал он лишь в мозгу его приятеля и помогал как Фаусту, советом.[4] Теперь же ситуация была обратной. Он, Паркер, считал, что следствие только начинается, а Джо сидел перед ним такой спокойный, уверенный в себе, и улыбался.

— Так что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил Паркер почти в отчаянии.

— Я думаю, что стоило бы действительно собрать всех этих людей и закончить дело.

— Но ты абсолютно уверен в том, кто убийца, и сможешь это доказать?

— Да.

Паркер колебался.

— Хорошо… — наконец сказал он. — Говори, Джо. Если я признаюсь, что умираю от любопытства, то это будет очень близко к истине.

И Джо сказал ему.

Через двадцать минут они все были перед ним: три женщины и двое мужчин. У них были усталые глаза, и все они, каждый на свой лад, в большей или меньшей степени, были взволнованы.

Алекс, стоявший в дверях в ожидании, пока все войдут и рассядутся, повернулся было в сторону стола, но передумал, подошел к дверям кабинета и широко распахнул их. Потом, опершись на косяк, посмотрел на Паркера, который сидел на председательском месте, на пачку бумаг, лежавшую перед ним, на всех обитателей дома, расположившихся по правую руку от него, и сказал:

— Поскольку мы достаточно хорошо знаем все, что одни из вас могли бы рассказать о других, я опускаю эту информацию, тем более что, как мы убедились во время следствия, она имеет характер скорее интимный, и никому не было бы приятно обсуждать это публично. Я постараюсь избежать этого… — Он замолчал на секунду, глядя на легкий румянец и едва заметный благодарный кивок головки Агнес Уайт.

Паркер, который это заметил, готов был присягнуть, что Джо очень хотелось ответить ей улыбкой и что он сдержал себя с большим трудом. Но непринужденный тон Алекса стал более деловым, и Паркер тут же забыл о своих наблюдениях.

— Я хотел бы рассказать вам, что мы заметили во время следствия и к каким неизбежным выводам пришли благодаря сравнительно простому рассуждению. Так вот, полиция не могла без расследования, сразу, принять гипотезу о самоубийстве, которую подсказывало первое впечатление. Хоть вы не все об этом знаете, но на письменном столе покойного было найдено не одно прощальное письмо, а два… — Джо сделал паузу и пробежал глазами по лицам присутствующих, но никто не шевельнулся. Алекс кивнул, как бы поддакивая собственным мыслям, а потом быстро продолжил: — Да, два письма. Письмо, которое мы могли бы назвать ПИСЬМОМ № 1, лежавшее на письменном столе сверху и имевшее оттиснутые на нем следы пальцев сэра Гордона, сообщало, что хозяин этого дома хочет расстаться с жизнью, так как сошел с честного пути и занимался, насколько мы поняли, тем, что брал большие взятки. В этом письме сэр Гордон прощается с любимой женой и говорит ей самые теплые слова. С другой стороны, по ходу следствия выяснилось, что это письмо не могло быть написано сэром Гордоном по приезде на этот уик-энд, так как оно напечатано на старой ленте, а присутствующий здесь мистер Рютт сообщил, что поменял эту старую ленту на новую перед приездом Бедфордов утром в эту субботу. Вот пока все о том, первом письме. Под лежащей на столе переплетенной рукописью присутствующий здесь мистер Паркер нашел во время обыска письмо, которое мы можем назвать ПИСЬМОМ № 2. Оно было сложено пополам, и на нем вообще не было никаких отпечатков пальцев. Зато оно было напечатано на новой ленте. Как мы установили, это был единственный текст, напечатанный на этой ленте, и его еще можно было на ней прочесть, перевернув ленту на левую сторону. В том письме сэр Гордон говорил о боли, какой наполняет его мысль о том, что обожаемая им женщина любит кого-то