Похоже, поняла Саша, сестра — единственный человек, к которому Щербатов разрешает себе испытывать чувства. Он не скорбит о смерти старого друга. Он не жалеет невиновных людей, умирающих сейчас за колючей проволокой по его приказу. Так надо. Что уж тут говорить о случайном романе с революционеркой, это и вовсе ничего для него теперь не значит. Вера — последнее, в отношении чего он остается человеком.

— Меня воспитали с твердым убеждением, что мужчина обязан признавать свои ошибки, — сказал Щербатов, прислонившись к оконной раме. — Даже когда исправить уже ничего нельзя. Даже когда никакого значения это не имеет. Тем не менее. Там, в Рязани, я поступил с вами бесчестно. Позволил себе поддаться порыву, на который не имел права. Каким бы исчадьем ада ни были вы, меня это не оправдывает. Хоть это лишено всякого смысла, мне следует просить у вас прощения. И я прошу.

У Саши перехватило дыхание:

— Вы ведь уже говорили эти слова. Нет, не там… Не наяву. Вы помните?

— Даже если и так, — ответил он после небольшой паузы, — это ни на что не может повлиять. Саша, если наше сотрудничество состоится, мы с вами наверняка будем время от времени видеться. Но уже не наедине. Потому сейчас я намерен внести полную ясность. Держать вас в неведении было бы не менее бесчестно, чем то, что я уже сделал. Если вы рассчитываете каким-то образом на продолжение этих отношений, то его не будет.

— Я?! — Саша вскинулась. — Я рассчитываю? Рассчитываю на что? Соблазнить вас? Вы мне об этом сейчас говорите?

Саша вскочила со стула и резко повернулась, волосы хлестнули ее по щекам. Вообще-то она рассчитывала именно на это, должна была рассчитывать, и это было омерзительно, а теперь еще и впустую. Она напрасно пожертвовала всем, спасать тут некого и не от чего, связи, в которую она верила, нет больше, завет оказался сектантской ересью, в которую она, побуждаемая чувством собственной значимости, поверила. И потеряла все безо всякого смысла. Это наполнила ее яростью, ярость выплеснулась в слова:

— Отчего бы нам не сплестись телами прямо здесь, на этом столе? Над трупом Федора, над всеми этими трупами? О чем я могла мечтать, если не о том, чтоб сделаться наложницей детоубийцы?

Щербатов попытался что-то сказать, но она не позволила ему, закричав:

— Да черт бы вас побрал с вашими извинениями! Почему я думала, что в вас осталось еще что-то, достойное уважения? Я могу заслуживать смерти, пыток, чего угодно, что там ваша дьявольская канцелярия напридумывала. Но только не продолжения этого разговора! Я больше не хочу с вами говорить, не хочу это слушать! Прикажите отправить меня в камеру, в застенки, мне все равно, куда, лишь бы вас там не было. Довольно с меня!

Глава 13

Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург

Февраль 1920 года.

— Что вы знаете о Новом порядке? — спросила Вера.

— Новый порядок — это режим, задача которого в том, чтоб богатые стали богаче, а бедные — беднее, — Саша отвечала бойко, как отличница, вызванная к доске. — Бедные, чтобы выжить, вынуждены идти в охранные отряды ОГП и отнимать последнее у других бедняков, которым повезло меньше. Номинально — парламентская республика. Но все знают цену тому парламенту. По существу — диктатура силовых ведомств, обеспечивающая благополучное расхищение страны иностранной и отечественной буржуазией.

Вера сделала вид, будто хлопает в ладоши:

— Браво! Ваши партийные кураторы гордились бы вами. И я рада, что вы со мной искренни. Однако вы должны меня извинить, я с порога заговорила о деле и совсем забыла свои обязанности хозяйки. Вам удобно здесь?

— Вполне. Хоть я, разумеется, удивлена…

Здание, куда ее привезли, с первого взгляда напоминало тюрьму: высокий забор, охрана у ворот и на входе, снующие повсюду огэпэшники. И все же: решетки не на всех окнах, мраморная отделка, удобная мягкая мебель в просторном вестибюле и саквояжи в руках некоторых офицеров. Саша догадалась, что это служебная гостиница ОГП. Камера, собственно, и была средней руки номером: небольшая спальня с ванной комнатой и гостиная, она же кабинет, где они теперь и сидели. Обстановка добротная, но без излишеств. В шкафу Саша нашла подобранную по ее размеру одежду, на этот раз не ношеную, и разного рода мелочи, которыми, пожалуй, только женщина и сочла бы нужным озаботиться. Зарешеченные окна выходили в тихий двор с тремя чахлыми деревцами, покрытыми снегом.

Вчера, как Вера и обещала, ей дали отдохнуть, только приносили еду — не арестантскую баланду, а блюда из местной столовой, даже с мясом, благо день был не постный. Папирос выдали в избытке.

— Не хочу, чтоб вы жили в тюрьме, — сказала Вера. — Здесь мне удобно вас навещать. Надеюсь, взаперти вы останетесь недолго, так что гостиница вполне подходит. Я наскоро подобрала вам вещи на первое время, после мы непременно займемся вашим гардеробом. Скажите, чего вам не хватает сейчас? Вам нужно что-нибудь?

— Нет-нет. Я привыкла к куда как более скромной жизни. Мы могли бы вернуться к делу?

— Как вам будет угодно. Вы, разумеется, полагаете Новый порядок адом на земле, это вполне естественно. Однако давайте вспомним о проблеме, с которой неизбежно столкнулось бы любое, даже самое справедливое и народное правительство. Я говорю об аграрном вопросе.

— Земельный вопрос, — усмехнулась Саша. — Мои люди понимали его так: либо мы вас в землю закопаем, либо вы нас.

— Ах, если б это было решением… Знаете, в чем состоит центральный парадокс русской жизни?

— Знаю. Россия занимает одну шестую часть суши… уже, надо полагать, меньше, сколько окраин вы успели потерять, я не знаю точно… но все равно много. И при этом главная беда, обрекающая крестьян на нищету и голод — нехватка пахотной земли.

— Верно. Вы недавно видели крестьянскую жизнь своими глазами. Можете рассказать мне о своих впечатлениях? Право же, я не требую от вас никакой информации, имеющей военное значение. Мне просто интересны ваши соображения.

Саша колебалась не более пары секунд. Действительно, почему бы не поговорить. Терять ей нечего…

— Видите ли, до этого лета аграрный вопрос был для меня некоей абстракцией. Как для вас теперь, верно. Я, конечно, знала, что крестьяне — это большинство населения страны и они бедствуют, но, казалось, все важное будет решаться на партийных собраниях и на полях сражений. Направляемый большевиками пролетариат решительно двинется вперед, а отсталых крестьян мы потом подтянем, развитие промышленности решит их проблемы и