Хотя лидеры партии смогли спрятаться от своих подчиненных вечером 9 октября, от неминуемых последствий им было деться некуда. Пассивность многочисленных сил безопасности в Лейпциге и видеосъемка их бездействия, показанная по телеканалам, доступным в ГДР, привели к тому, что потенциальные оппозиционеры по всей стране стали быстро избавляться от страха перед государством. В результате и количество, и размер прокатившихся следом демонстраций заметно выросли. Сотрудничество между вожаками оппозиции в разных частях ГДР тоже вышло на новый уровень. В прошлом между группами диссидентов в Восточном Берлине и других городах страны, таких как Дрезден и Лейпциг, часто возникали трения. Шли споры о том, до какой степени приемлемы помощь Запада и участие западных медиа. Молодая американская курьерша Белинда Купер вспоминала, что сотрудничавшие с ней восточногерманские оппозиционеры порой весьма язвительно общались с людьми из Западного Берлина, хотя те пытались их поддерживать. Уве Швабе добавлял, что восточные берлинцы временами обвиняли его и его лейпцигских коллег в «бессодержательной деятельности». В ответ диссиденты Лейпцига считали, что берлинцы – зазнавшиеся зануды. Но в целом события октября 1989 года поспособствовали взаимной симпатии, солидарности и доверию между инакомыслящими всей страны.

Гефсиманская церковь в Восточном Берлине стала ключевым местом акций солидарности с оппозиционными лидерами в Лейпциге. Марианна Биртлер, сотрудница церковного отдела по работе с молодежью, помогала их организовывать. Биртлер родилась в 1948 году и выросла в разделенном Берлине с матерью. Каждое воскресенье, в полдень, мама заставляла ее вместе с братьями и сестрами затихать и прислушиваться, когда по радио передавали звон «Колокола свободы», который Великобритания и США подарили для башни Шёнебергской ратуши в Западном Берлине. С раннего детства Биртлер знала о важности западных СМИ.

Как жители Лейпцига использовали церковь Святого Николая в качестве неофициального новостного агентства, так и Гефсиманская церковь к осени 1989 года превратилась в альтернативный информационный центр. Работая вместе с ведущими активистами из «Библиотеки окружающей среды», такими как Том Зелло, диссиденты из церкви пытались привлечь внимание общества к преступлениям режима. Цель, как ее сформулировал Зелло, состояла в том, чтобы «не ослаблять натиск», поддерживать давление, привлекать новых участников и покрыть власть позором. Как церковь, так и библиотека стали в итоге своего рода убежищами. Когда восточные немцы скандировали «Горби, Горби!» и другие несанкционированные лозунги во время визита советского генсека в день сорокалетней годовщины образования ГДР 7 октября (Михаил Горбачев тогда без особого желания приехал в Восточный Берлин), а полиция силой разгоняла толпу, жертвы насилия или его свидетели (например, когда полицейский грузовик переехал демонстранта) почувствовали необходимость дать показания. Некоторые сделали это в церкви, в кабинете Биртлер.

Она была потрясена количеством трагических историй, и, чтобы дать себе передышку, решила просить посетителей записать случившееся с ними, а не рассказывать. Приступив к письменным свидетельствам, Биртлер осознала, что она невольно открыла двери чему-то невероятно мощному: «Читая первые две или три записи, – вспоминала она позже, – я думала: “Боже мой! Им всем надо писать”». Биртлер обращалась с просьбой ко всем пришедшим к ней посетителям записывать свои истории, а затем составляла из них список актов насилия, – она поняла, что сможет таким образом оспорить недостоверные официальные заявления о том, будто бы такие вещи случались редко и не в массовом порядке. В общей сложности Биртлер и ее сотрудники собрали 160 детальных свидетельских показаний о жестокости полиции, чем привлекли к себе внимание Штази. Она раздала немало копий этого списка и даже организовала пресс-конференцию, на которой присутствовали иностранные журналисты.

Биртлер провела вечер 9 октября в Гефсиманской церкви. По мере продвижения лейпцигского марша ее церковь открыла двери для всех, кто желал помолиться об успехе демонстрантов и услышать неподцензурные новости благодаря телефонной связи церкви с первоисточниками. Одним из первых мест, куда позвонил Швабе, покинув колонну в Лейпциге, была Гефсиманская церковь. Биртлер тогда дежурила у церковного телефона и ждала звонка Швабе и его рассказа о страшном кровопролитии. Десятилетия спустя она все еще прекрасно помнила, какую радость испытала, услышав вместо этого слова «Кольцо свободно».

Биртлер и ее коллеги немедленно поделились чудесными новостями с собравшимися в Гефсиманской церкви, в ответ на что раздался «невероятный шквал аплодисментов». Сначала они немного попраздновали, а затем кто-то набрался храбрости приоткрыть парадные двери церкви, «чтобы посмотреть, что там происходит». Незадолго до этого там стояли баррикады и шеренги солдат в форме, но теперь их не было. Жители выходили из своих квартир и расставляли зажженные свечи на улицах, где еще недавно стояли полицейские. Море крошечных огоньков встретило Биртлер и других, когда они распахнули двери Гефсиманской церкви. Стоя на пороге и глядя на простирающийся вдаль мерцающий свет, она вдруг не выдержала и сказала: «Вот так ощущается свобода».

Лидеры партии, оценивая произошедшее и необходимые ответные меры, не испытывали подобного восторга. Методы, которые Эрих Хонеккер предлагал использовать в Лейпциге, были свойственны старому поколению коммунистов, переживших преследования нацистов, хотя вместе с этим они объяснялись его бескомпромиссно строгой приверженностью взятому политическому курсу. Девятого октября всем стало очевидно, что такой подход больше не работает. Даже Эрих Мильке – глава Штази – понял, что Хонеккеру пора на покой. Шестнадцатого октября Мильке лично предупредил Эгона Кренца, насколько опасной становится ситуация. Руководитель тайной полиции отправил рапорт, в котором указывалось, что жесткое обращение Хонеккера с диссидентами не только не подавило их движение, но, напротив, помогло ему завоевать сочувствие рабочих и даже членов партии – пугающее развитие событий для Штази. Часто подобные рапорты рассылались всем членам Политбюро, но этот документ Мильке отправил только Кренцу. В рапорте отмечалось, что «резкая критика режима усиливается и распространяется все шире» и что вину возлагают на «партийное руководство». В записке Мильке Кренцу подчеркивалось, что «серьезность положения становится… особенно очевидно», если принять во внимание тот факт, что «теперь этот вопрос затрагивает рабочих» и их отношение к власти, а не только кучку диссидентов.

В тексте Мильке между строк читалось указание на всегда присутствующую вероятность эскалации массовых акций в массовое же насилие. Хотя, по мнению режима, масштабные протесты в Лейпциге прошли мирно, все еще могло измениться. Кроме того, была и новая причина для беспокойства: с членами Штази связывались их коллеги из Москвы из-за разрозненных, но участившихся в октябре случаев конфронтации между гражданами ГДР и советскими войсками. Конкретные причины произошедшего трудно установить (в одном случае житель ГДР утверждал, что советские солдаты пытались присвоить себе его вещи), но лидерам СЕПГ такие инциденты казались еще одним тревожным предзнаменованием.

Кренц решил, что настало время переворота. На собрании Политбюро во вторник