Видя его замешательство, старик мгновенно пришёл в ярость. Глаза превратились в злые узкие щели.

– Это так ты ценишь выпавшую тебе долю?! Да любой бы на твоём месте уже летел в вирий, сломя голову, чтоб поскорее занять хрустальный терем!

– Я не готов, – пробормотал Таргитай неуверенно. – Я в боги не просился. Больше всего на земле хочу сочинять песни, играть их людям. А ещё хочу Добра и Справедливости для всех! Мне нет покоя, что, куда ни пойди, люди так жестоки друг с другом. Дурят и обманывают даже друзей и родню! И я… я не хочу, чтоб ради меня топили девок!

Он глянул на Числобога, словно только что заметил его присутствие. Старик посмотрел насмешливо.

– А как же Добро и Справедливость, если хочешь только песни дудеть?

Таргитай пыжился, но потом, заметив проникающий в самое сердце взгляд Числобога, сдался.

– По правде сказать, я хочу, чтобы это всё сделал кто-то другой. А мне бы на тёплую печь да играть на сопилке. Я бы рад вновь спасти мир, хоть и теперь один, но ведь прямой угрозы людскому роду нет, так?

Числобог разочарованно кивнул. Плюнув в танцующее пламя костра, он посмотрел на Тарха с усталостью во взоре.

– Само по себе никогда ничего не делается, – молвил угрюмо. – Если хочешь что-то получить, нужно стараться, рвать жилы!

Старик оправил белоснежную хламиду. Повинуясь его жесту, в воздухе появился небольшой вихрь, пошёл разрастаться вверх и вширь. Таргитаю в лицо ударил порыв ветра. Костёр встряхнул ярче, пламя вновь принялось грызть не до конца прогоревшие ветки.

– Я ухожу, – молвил Числобог. – А ты делай что хочешь – броди по земле, отлынивай от своей боговской работы. Так и проведёшь вечность в дурнях.

Числобог шагнул к вихрю. В свете костра видно, как внутри мелькают толстые струи воздуха, травинки, веточки, комья земли. Стенки воздушного кокона раздвинулись, чтобы впустить старца, но тот вдруг повернулся, требовательно протянул ладонь.

– Давай сюда Перо, – сказал он резко.

Таргитай удивлённо вскинул брови.

– Перо? – переспросил он. – Рода?

– Нет, – рассердился Числобог, топнув ногой. – Можешь у себя из задницы выдрать! Нечего ему быть у тебя, ещё наворотишь дел. И сами боги порядок навести не сумеют. Вас вообще никто не звал в ту Долину! Правили бы сейчас миром гномы или упыри, было бы проще. От вас, людей, всегда больше забот.

Таргитай понуро вздохнул. Послушно, с виноватым видом, вложил в широкую длань светящееся ярким светом Перо.

Стенки вихря сомкнулись. Полупрозрачный кокон поднял старика ввысь и унёс прочь, напоследок разметав костер так, что пылающие ветки рассыпались на крупные вишнёвые угли, а те раскатились вокруг.

Таргитай громко зевнул. Затем улёгся на траву, машинально поджав колени к груди и обхватив руками. Сон пришёл быстро, а от конского храпа, который принялся издавать невр, во сне вздрогнул Степан.

***

Тарху снилось, что он на пиру в просторном, заполненном людом зале. Столы богато уставлены снедью. На широких блюдах исходят паром запечённые поросята, горы гречневой каши, тушеные перепёлки, огромные зажаренные рыбины.

Рядом на серебряных тарелках истекают соком ломти мяса с коричневой корочкой. Одуряющий запах щекочет ноздри, дразнит желудок.

Вокруг Таргитая десятки жующих лиц. Со всех сторон чавкают, шумно грызут кости, высасывают сладкий мозг. С рычанием бегают голодные псы, легонько стуча лапами по полу. Быстро подпрыгивают и ловят зубами кости, что бросают со столов.

Перед Таргитаем исходит паром зажаренный гусь. Хрустящая корочка лопнула, из-под неё выступили капельки сока, делая запах сильнее, умопомрачительнее, разжигая и без того сильный голод.

Сглотнув слюну, Таргитай протянул руки, но на месте блюда оказалась пустота. Он привстал, чтобы дотянуться, однако гусь стремительно растаял в воздухе.

Дудошник едва не взвыл, с обидой посмотрел за соседний стол, где пирует группа крепких мужиков. Отодвинувшись от стола, Таргитай подошёл к ним. Но, протянув руку, увидел, что не может взять и эти зажаренные до хрустящей корочки ломти мяса. Как и гусь, они превратились в пар, растаяли в воздухе.

Что-то незримое коснулось ноги. Он не обратил внимания, но затем кто-то коснулся голени снова, назвал по имени.

Таргитая дёрнули изо всех сил. Он вздрогнул и открыл глаза. Вокруг простирается огромная, плоская, как стол, степь. Он лежит в тени дерева. Где-то рядом журчит ручей, а прямо в ноздри бьёт запах слегка подгоревшего мяса. Над ним, как гора, нависает широкоплечий Степан.

Невр проснулся окончательно. Аромат горячей еды согнал сон, глаза широко распахнулись, ноздри затрепетали. Он принял из рук товарища обжигающий ломоть мяса. Подгоревшая корочка тут же лопнула, по пальцам потёк сок.

Тарх жадно принялся за еду. Начал мять зубами горячее, кривясь и обжигая язык. Ест жадно, почти не прожёвывая.

Степан глянул насмешливо, потом взял ломоть и себе, опустился на траву рядом.

В трёх шагах догорает костёр, толстые ветки развалились на крупные, похожие на рубины угли, от них идет волна сухого жара.

Машинально глянув в синее небо с комьями облаков, Таргитай заметил, что солнце уже высоко.

– Надо было раньше будить, – пробормотал он. – Небось, сам все сожрал, а мне одни объедки.

Заметив на плоских камнях среди углей ещё мясо, быстро ухватил солидный ломоть. Сунул в перепачканный соком рот, проглотил, не жуя, и лишь следующий принялся есть неторопливо, смакуя каждый кус.

– Мне снилось, что, пока я спал, к костру явился вроде как кто-то из богов, – произнёс Степан угрюмо. Густые брови сшиблись над переносицей, глаза невидяще уставились в багровые угли. – Снится, что он берёт мясо, мной приготовленное, и нагло жрёт. А я пошевелиться не в силах, а так и схватил бы полено и дал по голове!

– Богов убить нельзя, они бессмертны, – сообщил важно Таргитай с набитым ртом.

– А я бы всё равно постарался, – сказал Степан хмуро. – Мне эти все боги во где!

Он провёл кончиками пальцев по горлу.

Таргитай посмотрел удивлённо.

– Насолили что ли чем?

Дударь дотянулся до валяющегося в двух шагах прутика орешника. Вытащил из-за голенища нож и принялся мастерить, прорезать дырочки. Время от времени поднимает глаза на Степана, ожидая ответа.

– Что волхвы, что сами боги, плевать, – буркнул Степан, наконец, запуская пятерню в и без того растрёпанные, грязные волосы. – Ненавижу и тех, и других.

Таргитай воззрился удивлённо, но прутик продолжил остругивать.

– Недавно в жертву принесли моего младшего брата, – сказал Степан с неохотой и посмотрел по сторонам, словно не желая быть услышанным кем-то