Шрифт:
Закладка:
— Мы не можем вас отпустить, матушка, опасно.
— Живо разыщите моего мужа! Это приказ!
Перед глазами все побелело. Я сдавила голову ладонями. Думай, думай… Начну кричать с места — вряд ли расслышат, а сын не снесет позора.
Он никогда не простит тебя за подобное унижение…
… но и медлить недопустимо, они уже стоят напротив друг друга, и Фауст едва достигает груди этого голиафоподобного великана. Сын взвинчен до предела. Челюсти сжаты, кожа на щеках побелела. Он готовится к битве если не насмерть, то близко к этому — росомахи не отступают перед опасностями.
Вот что самое плохое.
— Выпустите ее, — Фиралис в очередной раз меня спасает. Расталкивает оборотней, встает рядом с ничего не понимающей Зирой и говорит: — Если не успеете вмешаться официально, я прикрою мальчика. У меня есть метательные ножи.
Лечу вдоль трибун. Только бы успеть. Фениксы не говорили о потерях, они бы точно увидели, они бы точно… Только я спрашивала о Зире. Все мысли занимала она, мое потерянное дитя. А о Фаусте, здоровом, близком и понятном, думать было некогда.
Очередной поворот.
Ищу глазами судью, но уши опаляет вой толпы. Зрители беснуются. От арены воняет кровью — прошлая битва прошла неудачно. Теперь русал на больничной койке, как и многие другие до него. Но с Фаустом пока все хорошо: лев слишком массивен, ему сложно попасть по юркому противнику. Он даже умудрился лишится кончика хвоста.
Пожилой антропоморфный волк в судейской повязке — кажется, Расс — часто моргает, слушая мой срывающийся голос. До него не доходит, почему этот бой нужно остановить. Все же добровольно. Никого силком не тащили.
Росомахи давно просились поучаствовать, а тут так удачно подвернулся шанс.
— ВОООААА! — оборачиваюсь и спустя бесконечно длинное мгновение понимаю — в этот раз не повезло. Не увернулся. Громадная лапа держит Фауста за горло над землей, давит, сжимает до хруста. Из груди рвется не крик, вой раненного зверя.
Не смей! Не смей трогать моего ребенка!
Все меняется за долю секунды. Харрук, которого по моему приказу выдернули с поста охраны, опережает и меня, и отвлекшегося на спор императора, который, наконец, сообразил посмотреть вниз. В один рывок мой муж проносится мимо их ложи, с рыком взлетает на помост…
Хрясь.
— Что здесь происходит? — гневный голос Аттиса тонет в разочарованном стоне зрителей.
Харрук с трудом отталкивает бойца Багрота от себя. Тот распален и не видит разницы между мускулистым, развитым не по годам мальчишкой, бросившим ему вызов, и матерым хищником, вставшим на пути. Я пробегаю мимо них, едва ли понимая, как это опасно — оказаться между двумя подобными существами.
Фауст лежит у самого края площадки. Рука вывихнута, грудь неровно вздымается, лицо залито кровью. Он еще пытается встать.
— Мама… уйди! — у него хватает сил на крик. — Я должен… слышишь, должен!
Кажется, я сорвала голос. Вместо слов с губ срываются злые хрипы, а по щекам текут слезы.
Дурень. Какой же дурень.
— Бой окончен, — рычит позади Харрук. — Или хочешь, чтобы тебя по частям выносили, боец?!
Угроза вполне реальная — сейчас моему мужу не до хороших манер. Молодой лев настроен завершить начатое, это дело чести. На рубленном темнокожем лице виднеется что-то красное, прямо вокруг рта.
Кровь моего сына.
Понимание этого дается тяжело. Нечто первобытное, очень злое просыпается внутри и мечется, царапаясь несуществующими когтями. Хочет убить каждого, кто причастен к случившемуся. Фауст дергается в моих руках, он вот-вот потеряет сознание, а лекари еще так далеко…
Сквозь биение собственного сердца слышу Шиасада-ан-Маару. Он звучит словно сквозь толщу воды. Далекий, но неизменно ядовитый:
— Женщины Шаа окончательно себя распустили. Вот к чему приводит излишек свободы — на свет рождаются мужественные дочери и слабые ничтожные сыновья. Что за жалкое зрелище!
Каин… Не смей!
Хрясь.
Абсолютно все умолкают, будто не веря своим глазам. Эффект подобен взрыву настоящей бомбы. Я также поднимаю взгляд и вижу раскрасневшегося взбешенного Аттиса, заносящего кулак, чтобы врезать королю в челюсть во второй раз.
Арка «Зов»
Через приоткрытые створки был виден мост, ведущий к центральным воротам сада дворцов. Хотя виден — сильно сказано. Из-за столпотворения искусное строение из красного дерева почти целиком закрыли собой возмущенные оборотни. Сколько же от них шума!
— И что теперь будет? Багрот объявит войну? — спросила я хрипло. Связки еще не восстановились, но мед уже начал потихоньку помогать. Гаверия, сидевшая за столом, вяло пожала плечами и отхлебнула чая из фарфоровой кружки.
— Во времена моей молодости такие драки были нормой. Вспылили, повздорили и понеслось — только шерсть с чешуей летела! Зато потом со свежей головой решались мировые проблемы. А сейчас… слабые стали. Трепетные.
— Правители позволяли себе рукоприкладство?
— Роум Калигарис Даветрион, дед Аттиса, помнится, однажды выкинул консула морского народа с террасы прямиком в колючие кусты. И что? Никто даже не пикнул. Посмеялись и разошлись.
— Вам с инемонами делить нечего, а вот с Багротом… — Я с тревогой отошла от окна. — Выглядело, словно он так и планировал. Будто нарывался на удар… Иначе к чему была та улыбка?
— А какой самец станет показывать при всех свою слабость? Шиасады всегда были двуличными. Сами в глаза заглядывают, губы тянут, но мысли замудренной машиной закрыть не забудут. Он еще потом придет извиняться за проявленную грубость.
Извинения? Сомневаюсь.
Но думать о провалившихся переговорах не было сил. Прошло несколько часов с тех пор, как императорский паланкин доставил нас с Фаустом во дворец. Подальше от скандала. Личный врач Аттиса осмотрел юношу еще раз, после чего выдал успокаивающий вердикт — сломан нос, трещина в запястье и пара царапин. Ничего серьезного. Шкура росомах весьма пластична, она хорошо держала удар.
Только от этого как-то не легче. Если тело пострадало минимально, то гордость моего сына была разбита в щепки.
Он замкнулся. На вопросы не отвечал. Признался лишь, что давно начал проводить время с сородичами, приехавшими в столицу ради аудиенции с императором. Те охотно приняли его в свои ряды. Именно с легкой подачи этого клана на соревнованиях сильнейших оказался едва обученный подросток. Росомах не смутил ни протез, ни ранг "дельта", ни отсутствие опыта. Они в него "верили".
А мне до одури хотелось ругаться, только вот на кого? На себя? На Фауста, на эту дурацкую систему, отравлявшую умы, перед которой глас разума становился бессилен?
