быстрой езды – ночью я располагался на ночлег в снегу, привязав оленей длинной веревкой к саням, – я благополучно добрался до избы русского Ушакова, у которого я ранее гостил с Войче, когда мы ездили к Енисею. Там я встретил русского, только что приехавшего из Сургута с большим количеством водки, с которой он ездил по округе, меняя ее на шкуры песцов и других зверей. Русским было запрещено продавать водку аборигенам, но, насколько я понял, аборигены все-таки имели право торговать водкой между собой, и раз это не противоречило закону, то для русских тем более не составляло трудности обходить это предписание. Этот русский был женат на юракской женщине и жил в Тазе, хотя происходил с Нейве-сале.

Погода начала теплеть, снег таял на глазах. В середине дня, 23 мая, когда из-за солнца стало очень тепло, я услышал крик журавлей, а также увидел пару стай серых гусей, направлявшихся на юг.

К Ушакову приехали два тунгуса, которые хотели достать свинец. У него не было того, что им требовалось, и он отдал тунгусам кое-что из моих запасов. Тунгусы рассказали, что в двух днях езды на юг, где у них стоит чум, было полным-полно диких оленей, поэтому я решил присоединиться к ним, когда они поедут обратно. Мы провели в избе русского лишь несколько часов, поскольку олени проголодались, а поблизости для них не было мха. У тунгусов было по два оленя, запряженных в каждые сани, причем тунгусские олени намного крупнее и сильнее юракских, которые также чуть меньше остякских. Юрак продает своих лучших самцов оленей за 7 рублей, тогда как у тунгуса оленя часто покупают по 20 рублей. Общеизвестно, что тунгусы из южных районов Северной Сибири используют своих оленей для верховой езды, тогда как юракский олень вряд ли сможет провезти человека на хоть сколько-нибудь большое расстояние по бездорожью.

Когда мы с тунгусами выехали, погода была очень теплой, а на берегу реки виднелось множество проталин. Однако снег по дороге был очень глубоким и настолько мягким, что олени проваливались в него по грудь. Олени в моей упряжке в течение долгого путешествия недоедали, и теперь они, похоже, не могли продвигаться вперед, поскольку снег становился все более глубоким и мягким; мне пришлось повернуть обратно. Чем дальше дорога шла на юг, тем теплее становилось и тем сложнее было вернуться на север, так как весенняя талая погода делала езду на санях совершенно невозможной. Я доверил тунгусам мои продукты и амуницию – они обещали осенью расплатиться за них кожей и шкурами. Кстати, в ноябре тунгусы опять приехали к Ушакову, куда они должны были привезти платеж, о котором, однако, не обмолвились ни словом. Следующей зимой я отправился на юг и ничего больше об этих тунгусах не слышал. Они были оба крещеными и немного говорили по-русски. Они заверяли, что им никогда и в голову не придет обманывать людей, они это, мол, не умели делать. Возможно, у них была неудачная охота, поэтому они не смогли привезти обещанные шкуры. Между прочим, они рассказывали, что весной они нередко убивали ежедневно одного-двух оленей.

На этом мы простились с тунгусами крепким рукопожатием. Возвращение к Хлебикову оказалось нелегким. Дорога проходила через грязный лед, лежащий в многочисленных речных протоках и на холмах. Иногда мне нужно было подниматься на склоны речных долин, но нигде не было мха для оленей. Я, к сожалению, поступил совершенно бездумно, отдав тунгусам весь мой хлеб, которым я бы мог накормить оленей. Когда вечером следующего дня я с трудом пробирался по тундре, два оленя упали, и единственное, что оставалось сделать, это добить их ножом. Третий олень, который в поездке был в очень хорошей форме, упорно и мужественно переносил все невзгоды. Но для того, чтобы его как можно больше беречь, я через короткие промежутки времени надевал лыжи и шел рядом с санями. Дважды я отдыхал подолгу, ложась спать на сани или в снег. Когда я наконец доехал до зимовья Хлебикова, я был совершенно изможден. Из-за изменчивой погоды с солнцем, снегом, ветром, туманом и слякотью я промок до нитки, когда лежал в санях и спал. Недосыпы, а также весеннее солнце со слепящим эффектом снега отрицательно повлияли на мое здоровье. На следующий день после возвращения в теплую гостиную Хлебикова я совершенно ослеп, у меня были сильные глазные боли, я с трудом мог открыть глаза. Прошло много дней, прежде чем слепота прошла.

27 мая Хлебиков отвез меня в Нейве-сале. 28 мая у нас впервые прошел настоящий дождь. Еще 25 мая я впервые увидел уток, крупные гусиные стаи, а также медведя, покинувшего свою берлогу у Йидингохёве. 29 мая пришла метель и намела в Нейве-сале на окна большие сугробы. В течение дня приходилось неоднократно отгребать снег, чтобы внутри не было темно.

В конце концов пришла более весенняя погода. Потихоньку начали образовываться проталины во льду, покрывавшем реки и озера, регулярно стали появляться перелетные птицы. Прибыли большие стаи диких гусей. Они пролетали над определенными местами, чаще всего в полуночное время, а если был туман и унылая пасмурная погода, то они летели так близко к земле, что я за короткое время подстрелил их около двадцати штук. Утки садились везде, где есть вода, и по мере увеличения свободной ото льда воды мы могли на лодке охотиться на широконосок, синег, длиннохвостых уток, но особенно полярных уток и морянок. В первые дни июня аборигены уже могли протягивать свои сети между берегами реки и кромкой льда, где вода образовывала узкий проход. Их улов состоял прежде всего из щук, которых мы на станции с удовольствием ели, но которых здесь на севере никто летом не может увидеть собственными глазами, несмотря на все изобилие съедобных рыб, которые там водятся. К середине июня снег растаял практически везде, 23 июня (11 июня) окончательно освободились ото льда реки. (В 1889 году лед тронулся в Тазовской губе 29 июня, а в 1890-м – 24 июня.) Лед ломался на реках с сильным течением – было интересно за этим наблюдать. Льдины трескались, расшатывались в необузданном танце, сталкивались со звучным грохотом, переворачивались, вздымались вверх и нагромождались друг на друга, вращаясь и подвергаясь давлению со всех сторон. Это продолжалось несколько дней, однако должна была пройти неделя, прежде чем река окончательно освободилась ото льда. В то время как ледокол был еще в самом разгаре, а вода быстро поднималась, затапливая большие низинные пространства, я отправился в одолженной в Нейве-сале лодке,