— Мэг? — зовет Рид.

Я поднимаю на него взгляд, осознаю, что прослушала. Учитывая, что Рид в принципе неразговорчивый, потеря огромная.

— Прости, я немного выпала.

— Мы можем остановиться, — тут он снова одергивает рукав совсем ненужной при такой погоде куртки. Может, этот его жест сродни тому, когда Ларк проводит пальцами по линии роста волос, или моему желанию лечь сейчас прямо посреди тротуара и поразмыслить над всеми ужасами и унижениями детородного возраста. — В смысле, если это не помогает.

Я в бессилии роняю плечи. Сегодня у меня совсем не вышло притворяться, быть нормальной и радостной, даже идеи, возникающие при виде вывесок, не облегчают мучения.

— У меня просто… — я останавливаюсь, тяжело дыша. Он смотрит на меня, хмуря бровь так же, как при встрече у станции. — Я нехорошо себя чувствую, — признаюсь я.

Я даже не успеваю смутиться, как Рид хватает меня под локоть — ой, ой, все еще эрогенная зона — и аккуратно отводит с середины тротуара, чтобы не мешать прохожим.

Его движение очень внезапное. Такое инстинктивное, взволнованное, бескомпромиссное, в стиле Рида, что мне снова хочется плакать. Я опускаю взгляд, смотрю на туфли, которые стали жать. От него пахнет, как неделю назад — гелем для душа и слегка хлоркой, как в бассейне. Если я и правда сейчас разрыдаюсь, то уже не могу ручаться, что не уткнусь ему в шею.

— Я знал это. Ты заболела?

— Не то чтобы. — Неосознанно провожу рукой по низу живота, где болит.

— У тебя… — он замолкает, сует руки в передние карманы джинсов. — А-ха, — произносит он мягко.

Я не сдерживаюсь и начинаю смеяться. Это так в духе «Антологии драмы»! В те старые времена считалось неприличным и вызывающим произнести «нога» или «лодыжка». Такое ощущение, будто Рид — со всей серьезностью и галантностью — бросает мне вызов озвучить это.

— Если «а-ха» означает месячные, то да. Ответ верный.

Он не закашлялся, не сжал челюсти, а на щеках не проступил розовый румянец. Вместо этого скептично посмотрел на мою маленькую сумочку — признаю, просчиталась: грелка туда бы не влезла — и сказал:

— У тебя есть все нужное? — как будто собрался сходить для меня в аптеку за всем необходимым.

Самое смешное в том, что он, наверное, и правда сходил бы. И совершенно серьезным тоном спросил бы: «В каком ряду можно найти тампоны?»

Я одергиваю низ любимой рубашки — старой полосатой, на пуговицах, которую столько раз стирала, что она уже стала мягкой, как мои простыни.

— Все в порядке. Я не хочу домой. Просто самочувствие такое, бе.

Мне кажется, Рид нахмурится от такого описания, но он лишь кивает и смотрит прямо, на огражденный сквер с деревьями и черную кованую калитку, ведущую туда с шумной улицы.

— Давай немного посидим. Ты можешь снять обувь и отдохнуть. — Я смотрю на него — сейчас он и правда чуть-чуть покраснел. — Моя сестра всегда так делает, когда чувствует себя… — он замолкает.

— Бе? — заканчиваю я за него, улыбаясь не столько смешному слову, сколько тому, что Рид открыл мне что-то из своей личной жизни, не связанное с разрывом его помолвки. — У тебя есть сестра?

Снова кивает, не сводя с меня своих голубых глаз, его потря-блин-сающее лицо взволнованно.

— Она младше, все еще живет дома с родителями.

— Вот как, — говорю я. Внезапно мне хочется задать ему тысячу вопросов, столько вопросов о самом Риде и его жизни, что их давление у меня в голове отвлекает от тянущей боли внизу живота. Было бы неплохо присесть, снять обувь. Отдохну и попью воды, а если не поможет, поеду домой и отосплюсь, спрошу Рида, можно ли перенести встречу на пару дней.

А пока мы отдыхаем, почему бы не поиграть в «20 вопросов»?

♥ ♥ ♥

— Что, вас семеро? — практически визжу я.

Рид поджимает губы, именно в той манере, когда пытается скрыть улыбку.

— Да, семеро.

Пытаюсь усесться поудобнее на жестких досках скамейки. Она, конечно, не очень удобная, но в целом сквер очень милый: маленький, укромный и тихий, хотя в двух шагах шумная 6-я авеню. Ландшафтные клумбы ограждены маленькими коваными арками, цветов в это время года немного, но кусты уже покрыты пышной зеленью, а листья деревьев шелестят в легком ветерке.

Но самое лучшее… Когда мы подошли, нас встретили два баннера на стене здания с одной стороны сквера. Старые и выцветшие, частично скрытые ветвями деревьев — оба рекламируют аптеку, которой уже не существует. В одном из них белые буквы на черном фоне, в другой — черные на белом. Шрифты без засечек, практичные и утилитарные; каждый раз, когда я задаю вопрос Риду, он смотрит на них.

— Они все похожи на тебя? — спрашиваю я, вытаращив глаза. Семь младших Сазерлендов, по его словам. Шесть парней и одна девушка. Следующим вопросом будет, не выступала ли их семья с концертом в Австрии и не написал ли кто-нибудь про них сагу.

Забавно, но я уже чувствую себя намного лучше.

Рид смотрит на баннер, нахмурив бровь.

— Кто-то, наверное, похож. У меня, Коннора и Гаррета один цвет волос, как у папы.

Хочется спросить: а скулы у них тоже такие же?!

— Но у Оуэна, Райана, Сэта и Кэди волосы темные, как у мамы.

— Как ты помнишь все их имена? — это лишь наполовину шутка, даже представить себе не могу такую большую семью.

Он улыбается.

— Разве можно забыть имена братьев и сестер? И неважно, сколько их.

— Да, верно, — говорю я с нервным смешком, затем опускаю взгляд и потираю ноги — боль уже почти прошла.

Когда мы сели, Рид настоял, чтобы я вытянула ноги вдоль скамейки, и — словно волшебной палочкой — достал маленький блистер ибупрофена из кармана куртки. Следовательно, первым из моих двадцати вопросов почти стал: «Ты женишься на мне?» — но вместо него я спросила, всегда ли он носит с собой обезболивающие.

— На случай головной боли, — ответил Рид, устраиваясь своим высоким стройным станом на противоположном краю скамейки, чтобы оставить моим ногам больше места. В его лице промелькнуло что-то… эхо того самого Н-Е-Р-В-Н-О, поэтому лучше не уходить с темы о братьях и сестрах, раз он начал рассказывать о своих. — А кроме тебя в семье есть дети? — спрашивает Рид, и вполне логично, но я хотела, чтобы эти вопросы касались только его.

— Эм, нет. — Вышло резче, чем я рассчитывала. Но ведь отсутствие братьев и сестер — больное место моей семьи, почти такое же больное, как десятилетняя интрижка моего папы с Дженнифер, о которой маме было известно все эти годы. — Но мне всегда было интересно, каково это, — пытаюсь я сгладить углы.

— Людно, — безразлично произносит он. А затем смотрит на меня с полуулыбкой, и кажется, это его способ немного сгладить углы.