Что он задумал? Зачем средь враждебного племени медлит?

Разве о внуках своих, о Лавиния пашнях не помнит?

Пусть отплывает! Вот все, что от нас ему возвестишь ты!

[Вергилий 1994: 185]

Эней, конечно, так и поступает, и Рим в эпическом повествовании Вергилия получает шанс зародиться, а покинутая Дидона проклинает своего бывшего возлюбленного, создавая претекст для более позднего исторического конфликта между Римом и Карфагеном. Этот призыв Юпитера немедленно отправляться дальше, каким бы болезненным ни был отъезд, Брюсов сознательно – хоть и не всегда успешно – повторяет в собственной творческой карьере. Как он сам заявил в своей ответной речи незадолго до своей смерти в 1924 году, он выбрал девиз из Вергилия: «Пусть плывет, в этом все» – как девиз собственной жизни, стараясь, «чтобы плыть, идти вперед» в искусстве и в жизни [Брюсов 1924: 57].

Болезненное стремление Брюсова выбрать жизненный девиз из эпохи Древнего Рима не удивительно. Многими годами ранее он говорил поэту Максимилиану Волошину: «Для меня же Рим ближе всего. Даже Греция близка лишь постольку, поскольку она отразилась в Риме. В сущности же я отношусь к эллинскому миру с тем же недоумением и непониманием, с каким относились римляне» [Волошин 1988:415][192]. Современники Брюсова быстро ухватили и развили созданный Брюсовым образ себя как римлянина. Как пишет Волошин, например, Брюсов, будучи редактором «Весов», поступал как римский диктатор, устанавливающий собственные законы и стремящийся выстроить сильную всемирную литературную империю. Он создал собственный «триумвират», состоявший из него самого и его соратников – поэтов Константина Бальмонта и Вячеслава Иванова. Он вел гражданскую войну на литературном поприще и вступал в сражения с другими вождями.

Волошин утверждал, что в поэзии Брюсова много римского: «Строфы его поэм, как аркады акведуков», а его «стих – вечный, как римский свод» (там же). В схожем ключе написал о Брюсове Владислав Ходасевич: «Демократию Брюсов презирал. История культуры, которой он поклонялся, была для него историей “творцов”, полубогов, стоящих вне толпы, ее презирающих, ею ненавидимых» [Ходасевич 1996: 46]. Для Марины Цветаевой, раздосадованной тем, что Брюсов отвергал ее поэзию, и презиравшей его кропотливый подход к творчеству «трижды римлянином был Валерий Брюсов – волей и волом – в поэзии, волком (Ното homini lupus est) в жизни» [Цветаева 2004: З][193]. Иначе, с восхищением, вспоминал бывший студент Брюсова В. И. Пуришев его лекции о Древнем Риме: «Он говорил о Древнем Риме так, словно провел там много лет» [Пуришев 1964: 518]. Пуришев отмечает, что, слушая, как Брюсов бодро рассказывает о таких темах, как «топография Вечного Города», он невольно вспоминал стихотворение 1908 года «На форуме». Это стихотворение, служащее подтверждением ощущения связи Брюсова с Римом, появилось в результате его поездки 1908 года. Тогда Брюсов отметил в своем дневнике, что его настолько поразили древние римские памятники, что искусство Возрождения совсем не тронуло. «Весь античный мир как живой», – заметил он [Брюсов 19276:139–140].

Первоначальный восторг Брюсова по поводу первого романа Мережковского можно рассматривать в свете его увлечения Римом. Несомненно, произведение, шокировавшее традиционных литературных критиков, могло понравиться только автору скандально известного моностиха «О, закрой свои бледные ноги» [Брюсов 1973,1:36]. К тому же Мережковский отвергал застойные утилитарные устои русской литературы, что было созвучно юноше, преданному идеям новизны и индивидуализма. Но важно и то, что уже тогда Брюсов был глубоко увлечен миром Рима. В 1890-е он пытался перевести «Энеиду» Вергилия (он продолжил это занятие в период написания своих римских романов). Он также работал над монографией, посвященной императору Нерону, и усердно занимался латынью в университете, отметив в своем дневнике блестящую сдачу экзамена по латыни (в сравнении с его посредственными результатами в греческом) [Брюсов 19276:69–70]. Брюсов, с юных лет нацеленный сделаться лидером, был в тот период захвачен идеей «великого человека» в истории и сравнивал себя в своих дневниках с диктатором Суллой, которого описывал на ницшеанский манер как человека на удивление «sans foi ni loi» (там же, 16).

С наступлением Русско-японской войны и революции 1905 года Рим приобрел еще большую значимость. Проявляя интерес к историческим деталям, что отличало его подход к созданию римских романов и других произведений[194], Брюсов также связывал прошлое Рима с настоящим России в нескольких текстах раннего революционного периода, в частности в стихотворениях, вошедших в «Современность» (раздел тома 1906 года «Stephanos»). В начале войны Брюсов жаждал для России достижения статуса мировой империи и предсказывал легкую победу[195]. Преданный идее военных успехов России, он отвергал революционные тенденции и призывал русский «плебс» отложить революционную деятельность до того момента, когда Россия, подобно Риму, станет вновь гордой и победоносной[196]. По мере того как военная удача отворачивалась от России, его риторика, вдохновленная Римом, приняла иное направление, обратившись к России: в стихотворении 1905 года, явившемся реакцией на поражение России в Цусимском сражении, он оплакивает утрату короны Третьего Рима, которая для нерелигиозного Брюсова была исключительно символом земной власти[197]. В середине 1905 года, лишившись иллюзий о расширении границ России и удрученный слабостью царского режима, Брюсов отрекся от преданности ему. В стихотворении «Юлий Цезарь» (1905) он заявляет о намерении пришпорить коня и пересечь Рубикон (вероятно, политический) – реку, которую пересек Юлий Цезарь, совершая беспрецедентный и судьбоносный шаг для римского военачальника – вторгнуться в Италию, тем самым совершив акт предательства по отношению к Римскому государству (1: 427)[198].

Период, предшествовавший написанию Брюсовым римских романов, дал ему прекрасную возможность проверить его позаимствованный из Вергилия девиз – идти вперед. В точности как Юний, которому пришлось столкнуться с крахом империи, которую он боготворил, сторонник империи Брюсов пережил поражение в войне с Японией, а затем революцию 1905 года и ее последствия. И опять, как и Юний, он не смог полностью принять одну из сторон в политическом конфликте. Ему претила неспособность Российской империи победить своих «восточных» недругов, и его нисколько не утешила впоследствии слабая, неэффективная реакция на революцию. «Но вы, что сделали вы с Римом, Вы, консулы, и ты, сенат!» – восклицает он в «Юлии Цезаре» [Брюсов 1973, 1: 427]. При этом в стихотворении «Довольным» (1905), написанном после дарования конституции царем, он насмехался над членами оппозиции, которые остались довольны таким ответом: «Довольство ваше – радость стада, Нашедшего клочок травы» (там же, 432).