Шрифт:
Закладка:
И все равно проверка из столицы – это проверка из столицы.
Всем хочется показаться с самой лучшей стороны. Не ударить в грязь лицом. Чтобы видели, что и мы тут, в небольшом областном городке тоже кое-что «могем» - так Олег Борисович говорит.
Меня, конечно, не привлекают к тяжелым работам. Я так, на подхвате.
Мне отдали Лёлькиных пациентов, и я почти весь день сижу у того самого, новенького, которого избили, Вячеслава.
Он все время зовет свою Яну.
К вечеру первого дня у него поднимается температура – после операции так бывает. Я сижу с ним до конца смены, Прижимаю ладонь к его лбу. Почему-то мне кажется, что ему так легче. Сначала я молчу, потом, почему-то мне хочется поговорить с ним.
Понимаю, что ответить он, скорее всего не сможет, или ему будет очень трудно, но…
- Все будет хорошо, правда. Я верю. Ты молодой, здоровый, красивый парень. Все будет. Правда. И эта твоя Янка… Если она по-настоящему тебя любит, она будет с тобой.
- Яна… Ты…
- Нет, я не Яна.
- А кто?
Кто… эх… если бы я знала кто я!
- Я сестра, санитарка, работаю в отделении травматологии. Сейчас вот жду, когда у вас капельница прокапает, поставлю другую.
- Яна… я… должен ей… позвонить…
Он хочет позвонить своей девушке. Наверное, я могла бы ему помочь, вот только… У него при себе не было телефона. Но, возможно, он помнит ее номер наизусть?
Я достаю из кармана смартфон – Лёлька отдала свой старый, он отлично работает. Правда, звонить-то мне особенно не кому. Только вот той же Лёле и звоню. Да, еще пациенты некоторые, уже выписавшиеся, спрашивают, как мои дела. Интересуются, вспомнила ли я, не родила ли еще. И соседка ворчливая звонит. Рассказывает про правнука, вещи мне для малыша уже собрала, обещает передать.
- Яна… мне надо ей сказать… я…
Мне очень хочется ему помочь, но я не уверена, можно ли это делать? С другой стороны… кто узнает?
Наклоняюсь к нему поближе, говорю тихо.
- А вы телефон ее помните? Скажите мне, я позвоню.
- Телефон… простой… девятьсот шестнадцать… три пятерки…
Дрожащими пальцами набираю номер. Сглатываю. Слушаю длинные гудки.
А потом… кто-то на том конце поднимает трубку, слышу голос, мужской голос.
- Алло? Слушаю вас.
- Добрый вечер. А Яну будьте добры?
- Кто спрашивает? – голос грубый, даже злой. Почему-то мне страшно.
- Это знакомая.
- Какая знакомая? Имя?
Имя… легко сказать, имя…
- Я…-почему-то в секунду мне в голову приходит только одно, которое кажется очень правильным. – Надежда.
Не понимаю почему Надежда. В клинике меня зовут или Воробушек или Воробей, или Вера. Почему-то Лёлька придумала мне это имя. Но я точно знаю, что меня зовут не так. А вот как именно?
И сейчас, назвавшись Надеждой чувствую странную уверенность, хотя до этого момента имя Надежда не вызывало никаких эмоций.
Может я назвалась так потому, что она очень нужна сейчас этому бедному парню? Надежда…
- Надежда, значит? И откуда ты, Надежда?
- Я… мы… - с ужасом понимаю, что не знаю, что сказать, надо срочно думать! – Мы…с Яной учились вместе.
- Скажи, что учились в Лондоне, - тихо хрипит пациент, и я понимаю, что он слышит весь разговор…
- Училась, в Лондоне.
- В Лондоне, значит? Ясно. Так вот, Надежда, Яна умерла. Нет больше Яны.
- Что?
- То! Передай этому уроду, который дал тебе телефон моей дочери, что ее больше нет…
Длинные гудки словно разрезают время на «до» и «после».
Смотрю на парня, лежащего передо мной на больничной койке, на парня, на котором места живого нет, которого просто в кусок мяса превратили… Не представляю, что теперь будет с ним, если то, что сказал злой голос – правда.
Лицо его неподвижно, глаза – заплывшие синяки.
- Он соврал, слышите, Вячеслав? Соврал! Ваша Янка жива! По-другому и быть не может! Жива и вы ее обязательно найдете!
- Да… Да… Надежда… Ты… ты сказала, что тебя зовут Надежда?
- Нет. Я… я просто первое попавшееся имя назвала. – усмехаюсь горько.
- Как тебя зовут?
- Не знаю. – не понимаю почему, но говорю ему правду, хотя могла бы и соврать.
- Не знаешь? Как так?
- Вот так. Я память потеряла. Ничего о себе не знаю.
Почему-то ме стыдно говорить ему что я была Воробушком. Скажу потом. Может завтра. Может никогда.
- И как же ты живешь?
- Как-то живу.
Да уж. Как я живу…
Плохо живу.
Неожиданно для себя понимаю, что плачу, стараюсь не всхлипывать, но он все равно слышит.
- Ты… ты чего? Ты плачешь?
- Нет, просто… Да, извини, плачу.
Достаю платочек, вытираю нос, шмыгаю им, вижу, что капельница уже почти все. Встаю, чтобы поменять.
- Почему ты сказала, что ты Надежда? Может, так тебя и зовут?
- Я не знаю. Правда.
- Жаль. Хорошее имя Надежда. У меня… у меня была одна знакомая, Надежда. Очень хорошая. Я… я думал, что люблю её.
- Какой ты… любвеобильный? То Яна, то Надежда…
- Она была до Яны. Уехала. Она любила другого. Сильно любила. Ребенка от него ждала…
Чувствую, как все внутри холодеет. Ждала ребенка. И уехала?
- Куда уехала?
- В столицу, к горцу своему. Даже не позвонила, не написала. Значит… значит она счастлива. Я надеюсь. У меня есть надежда, что у Надежды все хорошо.
- Это… это же замечательно, да?
- Да… Ты… почему-то мне ее напоминаешь. Голосок у тебя такой… нежный. Как у неё. Она, наверное, родила уже… А может и нет. Я все думал ей позвонить, узнать, как она там со своим горцем поживает…
- Почему с горцем?
- Потому что… Любимый ее, горячих кровей был парень. Сначала выгнал беременную, потом назад позвал. Трус…
Чувствую, что меня трясет. Какая-то… странная история. Очень, очень странная.
Вторая капельница капает быстрее. У меня кружится голова. Я устала, хочется лечь. Сейчас закончу с ним и пойду в сестринскую прилягу. У меня ночных дежурств не бывает, но сегодня я подменяю Лельку.
- Эй, сестричка, ты тут, не вижу тебя.
