Шрифт:
Закладка:
Я отодвинулся от ночника, который освещал мое лицо.
— Мы как-то договаривались, — продолжала она, — что ты полюбишь меня потом. Помнишь? Когда проживешь еще долго-долго и поймешь, что я хорошая…
Она утешала меня, как малыша, у которого отнимают игрушку.
— Почему ты уезжаешь?
— Я выхожу замуж, Коленька.
— За кого?
Я спросил, потому что в самом деле не мог сообразить, за кого же она может выйти замуж. Я ведь не делал ей предложения!
— За Алексея.
А я-то совсем позабыл о нем, несмотря на случайные встречи в городе и вежливые приветствия на ходу. Бот как! Здоровались и шли своей дорогой, а на самом деле играли в довольно сложную игру, где выигрыш первого круга вовсе не обеспечивал победы.
— Он получил новое назначение. Во Львов. Нужно было решать немедленно.
— Говорят, Львов красивый город.
— Да, говорят. Тебе тяжело, Коля?
Наверно, ей хотелось, чтобы мне было не тяжело и все-таки тяжело, хотя бы немножко. Ведь иначе зачем было все то, что было с нами?
— Нет, то есть да, конечно. Но я понимаю. Какой из меня муж… А он, кажется, хороший человек.
Назвать его по имени я не мог.
— Да, он хороший.
— Ты любишь его?
— Хочу полюбить. Хочу полюбить, Коля. И вообще хочу быть хорошей женой, иметь детей, штопать носки… Наверно, время подошло. Я ж уже не такая молодая.
— Когда вы едете?
— Завтра.
— Завтра?!
— Да, завтра. С Троицким я договорилась еще пять дней назад. Он не ерепенился. Даже наоборот.
— Ученики тебя любят.
— Любят, я знаю. Я хотела остаться до конца года, но Алексей предъявил ультиматум. И правильно сделал, конечно. Еще неизвестно, приехала бы я к нему или нет.
— Значит, завтра?
Выговорить это было легче, чем поверить.
— Да, завтра. Я не хотела тебе говорить до последней минуты, а то было бы еще тяжелее.
— Наверно. Ну, давай все-таки выпьем.
— Только не шампанское.
Я разлил вино.
— За твое счастье!
— Спасибо. Я очень хочу счастья, а еще больше — покоя. Но сначала выпьем за молодость, которая сегодня кончилась. Она у меня была не ахти какая, но ведь другой совсем не было.
Я выпил вино залпом. Неужели Вики уже нет, неужели завтра ее не будет ни в этой комнате, ни в этом городе, ни в моей жизни? И мне вдруг захотелось вернуть ее, сделать невозможное… Но она догадалась и покачала головой:
— Нет, Коля, нет.
Все кончилось. У мальчика, что выводил рядом с моей ее линию, сломался карандаш.
Вика разлила в бокал то, что оставалось в бутылке.
— Давай выпьем, чтобы нам когда-нибудь встретиться. Случайно и неожиданно.
— Да, в незнакомом городе. Я очень хорошо вижу, как это произойдет. Будут бежать троллейбусы, машины, спешить люди — и среди них ты, представительная, интересная дама, а какой-нибудь малыш будет тянуть тебя за руку и канючить: «Мама, ну пойдем… Ма-а-а…» А ты скажешь внушительно: «Как тебе не стыдно, сынок! Разве ты не видишь, что я разговариваю с дядей? Дядя подумает, что ты невоспитанный мальчик!»
Вика слушала с улыбкой.
— Изумительная картина. Я тоже представляю тебя. С брюшком и в шляпе. Ты будешь вежливо улыбаться и придумывать фразу, которую уместно сказать на прощанье.
— Это уже не смешно.
— Пожалуй, но так бывает. Кстати, ты когда уедешь отсюда? Весной?
— Не знаю. Я не думаю об этом.
— Мечтаешь перевоспитать нашего папу?
— Нет, только не перевоспитывать.
— Повоевать хочешь? Не советую. Брось это мальчишество. Не трать, кума, силы, как хохлы кажуть.
— Опускайся на дно?
— Зачем на дно? Возвращайся домой, в университет, берись за науку. Наука — это положение. А здесь…
— Между прочим, на днях мне почти то же самое говорила Светлана.
— А… соперница! Это она правильно сказала. Тебе в самом деле нужно уезжать. Если не уедешь, можешь наделать много глупостей.
— Ты же сама говорила, что мне ничего не грозит. Ну, выгонят…
— Я не про те глупости. Я про Светку. Можно здорово попортить жизнь трем людям.
— Думаешь, я тебя так быстро забуду?
— Сначала да. Моя очередь впереди. Ты слушайся меня. Я знаю, что говорю. Удирай в университет. Подберешь себе девочку-студенточку, осчастливишь ее, женишься.
— Не нужно об этом.
Я поднялся, и она не остановила меня. Наверно, ей было бы тоже тяжело, если б наше прощание затянулось.
— Холодно, — сказала Вика, — и сыро. Не простудись. — Она поправила шарф у меня на шее. — Какой он у тебя старенький. — И вдруг чему-то обрадовалась: — Подожди минуточку! — Вика открыла дверцу шкафа. — Вот, возьми. Он хороший, мягкий-мягкий! Это мне бабушка связала.
Шарф был действительно мягкий и теплый. От него пахло духами. Ее духами.
Дверь закрылась за мной, и в первый раз, закрыв эту дверь, я не оглянулся по сторонам, высматривая случайных прохожих, — теперь это не имело значения…
И все-таки я увидел ее еще раз.
На вокзале.
Нет, я не собирался туда, я просто вскочил, когда до отхода поезда оставалось пятнадцать минут, и побежал, застегивая на ходу пальто.
Дождь перестал, и на городок опустился густой туман. Он заполнил все от земли до неба и светился вокруг лампочек желтыми шарами, навешенными вдоль улицы на невидимую нитку. Я бежал от шара к шару, и мне было трудно дышать от усталости и тяжелого, липкого воздуха.
Вокзал был переполнен людьми с узлами, чемоданами и корзинами и просто без всего, в толстых сырых пальто, стеганках и даже полушубках. Пахло старой дорожной одеждой, дешевым табаком, залитыми карболкой вокзальными уборными и еще чем-то скверным, нечистым в этом тесном зале, где люди растаптывали по полу натасканную подошвами грязь.
Я бросился через толпу к выходу на перрон, но туда не пускали без билетов, а возле кассы судорожно пульсировала живая очередь. Снаружи три раза ударил колокол. Я снова выскочил на площадь. Ее отделяла от перрона длинная литая решетчатая ограда. За ней метрах в пяти-шести на первом пути стоял львовский поезд. Я взялся руками за прутья решетки и приник к ограде. Тут же раздался гудок, паровоз резко дернул вагоны, и они застучали буферами, будто шарахнулись от этого неожиданного толчка, а потом, как овцы, послушно потянулись с места. Провожающие шли рядом с вагонами и кричали и махали руками.
Над их головами я и увидел майора. Он тоже махал кому-то с площадки, а Вика стояла у него за спиной, спрятав
