ворюгу вы горюете, Микола Сергиевич?

— Почему ворюгу?

— Та его ж уси люди знають, шо вин жулик и спекулянт. Где дешевле купить, где дороже продасть. Плюньте вы на него.

Мне стало легче.

— Жалко, Евдокия Ивановна, что не вы у нас директор.

— Директором мне нельзя. Там треба человек ученый.

Меня разобрало искушение.

— А Троицкий здешний, Евдокия Ивановна?

— Я ще его дида помню.

— И дед был ученый?

— Дид у него поп был. По старому времени — большой человек.

— Значит, наш директор из священников?

— Попович…

— А про него что люди говорят?

— Политычна людына, кажуть.

Я рассмеялся.

— Как же это по-русски будет?

— А на российском говорят: палец в рот не клади.

— Спасибо, Евдокия Ивановна, — сказал я, отодвигая пустую тарелку…

Путь к Ступакам был из моих постоянных, освоенных маршрутов. На половине пути я встретил автобус. Он появился в дальнем конце улицы, и я сразу узнал его по трем разноцветным огонькам — красному, зеленому и фиолетовому. Это был рейсовый автобус, длинный, с зеркальными окнами, за которыми дремали в мягких креслах незнакомые, не подозревающие о моем существовании люди. Я проводил взглядом этого «летучего голландца», пришельца из иного мира, и на мгновение позавидовал его пассажирам.

Светлану я застал одну.

— Андрей кружок ведет. Наверно, вот-вот будет. Давно уже ушел.

— А сын?

— Вовка с бабушкой у тетки.

Она развела руками, будто извиняясь за то, что мне будет скучно с ней. Но я думал иначе, хотя и не знал, как повести себя. Мы никогда еще не оставались наедине. Я сел, как всегда сидел у них, поставив стул спинкой вперед и обхватив спинку руками, и произнес нарочито бодрым тоном:

— Ну как, изживаете ошибки?

Прозвучало неуместно. Вместо ответа Светлана спросила:

— Знаете, Николай Сергеевич, чем я сейчас занималась? Ни за что не догадаетесь!

Я пожал плечами:

— Откуда ж я могу догадаться!

— Губы красила.

На столе действительно стояло зеркало и трубочка с помадой.

— Разве это такое событие?

— Еще бы! Для меня… Я ведь никогда не красила. В университете считалось неприличным. Ну, а учительнице и бог не велел.

— Почему не велел? Некоторые красят.

Я подумал о Вике, всегда подкрашивающей губы.

— У нас одна Виктория Дмитриевна. Да она-то вольная птица: завтра выйдет за своего майора и — до свиданья, школа. А уж мне-то в учительшах век вековать.

Последние слова она сказала как будто шутливо, но шутки не получилось.

— Трудная эта жизнь, Николай Сергеевич. Вот и хочется иногда губы подкрасить.

Светлана взяла трубочку и, искоса поглядывая в зеркало, провела помадой по губам.

— Идет мне, а?

— Идет.

Я не врал. Усталость сразу сошла с лица Светланы.

Она тряхнула своими короткими соломенными волосами.

— Вот чем жены-то занимаются, когда мужа дома нет, — красоту наводят!

И Светлана потянулась к бумажной салфетке, чтобы стереть помаду.

— Не нужно! — попросил я. — В самом деле — так лучше.

Мне хотелось видеть ее красивой.

Но она вытерла губы.

— А если и лучше, что из этого? Для кого красоваться? Ну да ладно, о чем толковать-то без толку… Лучше скажите, вам Троицкий выступление на педсовете не вспомнил еще?

— Думаете, вспомнит?

— Обязательно… Не нравится мне здесь, Николай Сергеевич.

— А где лучше?

— Не знаю… По-моему, северяне лучше: прямодушнее, искреннее. А здесь юлят, трусят. Это Андрей меня сюда затащил. Говорил, тепло, фруктов много… Гниль тут, а не тепло: дождь да слякоть. Не то что у нас: мороз, лес настоящий, грибы, ягоды! В сто раз лучше. Уеду я отсюда, Николай Сергеевич.

— Да у вас дом почти готов.

— И дом брошу.

Я неумело попытался разубедить ее.

— Вам трудно сейчас, Светлана Васильевна, а когда трудно, всегда хочется бросить все и начать сначала, на новом месте. Но не стоит так духом падать. Ничего Троицкий с вами сделать не сможет. Улягутся постепенно страсти, и мы все вместе выпьем наливки у вас на новоселье.

Я понимал, что слова произношу слабые, но мне очень хотелось хоть немножко подбодрить, поддержать Светлану. Она видела это и спорить не стала.

— Может быть, все и будет, как вы говорите: и страсти улягутся, и строптивость моя поутихнет, и дом будет, и наливка. Но разве для того мы живем, чтобы построить дом и пить в нем наливку? — И, не дожидаясь моего ответа, добавила горько: — Знаете, как тяжело, когда все на тебя!.. Один вы и вступились.

— Да и то неудачно.

— Наоборот. Если бы не вы, я могла б и вправду подумать, что преступница. Нет, за это выступление спасибо вам большое. Жаль будет новоселье без вас справлять.

— Почему без меня?

— Уедете вы весной.

Я подумал о Вике, о тех нескольких парах ребячьих глаз, что оживали на уроке, когда я рассказывал что-нибудь такое, чего нет в учебнике, о хозяйке, о самих Ступаках и покачал головой:

— Не думаю.

Кроме ребят, кроме Вики и всего того хорошего, что не хотелось оставлять, было и другое — настойчивое, хотя и не осознанное до логического завершения внутреннее ощущение, что уезжать еще нельзя, что еще пережито не все из того, что подготовил для меня Дождь-городок, что многое еще предстоит узнать и понять, прежде чем я уеду. И наконец, было обыкновенное упрямство. В последние дни я получил несколько щелчков по носу, и мне не хотелось бежать, уступать нажиму.

— Думаю, что не уеду.

— Неужели еще на год останетесь?

— А почему бы и нет?

— Но зачем? Вы же можете поступить в аспирантуру, заняться научной работой! Там ваши знания, ваш труд будут цениться, будут приносить пользу, а здесь вы попусту растрачиваете себя. Бориса-то вам не одолеть. Выживет он вас. Вы же гордый — долго не протерпите.

— По-вашему, на него и управы нет?

— Пока нету, сами видели. В районе Троицкий первый авторитет. Куда еще пойдете?

— Можно поискать и другие места.

— Не нужно. Ах, Николай Сергеевич, была б я на вашем месте… Свободным, независимым человеком! Да что б я делала в такой дыре? Что вы тут хорошего увидали, кроме вишневой наливки да умных разговоров с моим мужем? Разговоры-то эти надоедят вам скоро, а наливка, наоборот, слишком понравится. Так и жизнь пройдет, не заметите.

Говорила Светлана так, что за каждым ее словом я чувствовал не столько желание разъяснить мои заблуждения, сколько свое, наболевшее и прорывавшееся из-под спуда. И впервые я услышал, вернее, даже не услышал, а уловил в тоне Светланы что-то недоброе по отношению к Андрею. Так сказала она об «умных разговорах».

Но я не хотел, чтобы она говорила то, о чем завтра пожалеет. Я попытался пошутить: