часов; к тому же, скоро на его пороге должен был снова появиться Грейвз, а это значило, что ему оставалось около двадцати-пятнадцати минут на самокопание. Альберт никогда не гнался за личной жизнью: человеку вроде него, связанному с политикой, лучше было не иметь привязанностей, хотя это убеждение часто вызывало жалостливые взгляды со стороны его коллег. Тем не менее, мужчина считал, что отсутствие постоянной тихой гавани давало ему больше свободы, чем многим другим дипломатам. По крайней мере, он мог позволить себе не томиться от печали по домашним пирогам сладкой женушки во время переговоров. Он считал брак такой же сделкой, как мирный договор, и в своей жизни он заключил столько подобных сделок, что слишком хорошо знал, сколько малоприятных мелочей таится за простыми и ясными формулировками. Нет, уж кто-кто, а Альберт Трелони не позволит сыграть с собой в игру, в которую он сам играет с малых лет. Все эти обязательства и уловки... мужчина прислушался к ощущению собственного одиночества и нашел его достаточно комфортным для дальнейшего существования. Даже перспектива возможного увольнения из министерства не вызывала в нем желания как можно скорее найти себе спутницу жизни и привязать ее к себе. Мужчина тряхнул головой и придирчиво осмотрел себя в зеркале. Он без зазрения совести мог сказать, что выглядит прекрасно: он еще молод, хорошо сложен, изящен и учтив — и вся эта роскошь была в расположении только его одного. Но в то же время вместе с гордостью он ощутил щемящую скрипучую боль одиночества, точно его прижали тяжелой дверью, и некому помочь ему выбраться. Мужчина отвернулся от зеркала и вытащил из кармана пиджака, лежавшего на кровати, письмо княжны.

«Надо вернуть это Грейвзу», — фыркнул он. Мальчишка вел себя очень наивно, если думал, что Трелони не увидит его слюней при одной мысли о юной княжне. Он напоследок еще раз вздохнул аромат духов и направился к двери... только он взялся за ручку, как дверь сама подалась в его сторону, и на пороге появился Грейвз. Радовало одно: он не вырядился, аки старая перечница в Большой Театр. Персиваль услышал призыв Трелони одеться во что-то получше, чем его обычные слишком большие пиджаки и слишком длинные брюки. Этот костюм так же плохо сидел на сутуловатой, тощей фигуре юноши, но он хотя бы был сшит из хорошей ткани.

— Грейвз, оторвите руки своему портному, — только и сказал Альберт, втаскивая юношу в свой номер и захлопывая дверь. — Это невозможно: допустим, он хочет придать Вам представительности, но двухметровые плечи заставляют Вас выглядеть подобно ребенку, дорвавшемуся до родительского шкафа.

— Я покупал костюмы в магазине готового платья, — веско произнес Персиваль.

— Еще хуже, — бросил Трелони, оглядывая полы и рукава. — Первый урок, мистер Грейвз: костюм должен подходить Вам, создавать нового человека. С Вашего позволения, — он взял в руки палочку и одним взмахом заставил нитки покинуть стежки, а потом занять новые места, прокладывая аккуратные строчки в черной блестящей ткани. Тычком в плечо Трелони развернул Грейвза к зеркалу, и при виде своего отражения Персиваль почувствовал... ничего.

Не было того воодушевления и покалывания в животе, как у сказочных принцесс. Подогнанный по фигуре костюм действительно хорошо сидел, но не больше. Персиваль и так знал, что он высокий, что у него ладное телосложение и крепкие руки, но вот Альберт явно был горд своей работой.

— А теперь волосы, — щелкнул пальцами Трелони. В его руках появился костяной гребень с вырезанными на нем гербами рода Трелони.

— О нет, спасибо. Это бесполезно, — отмахнулся Грейвз. — На первый раз хватит костюма.

— Я не берусь за работу, если не могу сделать ее на сто процентов, — покачал головой Альберт, подступая на шаг к Грейвзу. Персиваль отступил назад. Потом еще один шаг, а через несколько секунд вошедшая горничная увидела двоих мужчин в дорогих костюмах, гонявших друг друга по комнате. Метавшийся из угла в угол Грейвз прикрывал руками голову, а британец грозно сжимал в руках гребень. Спустя минуту такой погони Трелони остановился и вежливо попросил горничную прийти позже.

Мужчина махнул палочкой в сторону ящика с галстуками и, завязав на черной ленте петлю, послал ее простым вингардиумом в сторону Персиваля.

— Хорошо, дело Ваше. Будем считать, что это «стиль», — произнес он, отбрасывая со лба челку. — Попробуем начать с галстука.

— Удавка, — рыкнул Грейвз, тем не менее, принимая черную шелковую ленту.

— Это признак цивилизованного человека. Умение держать себя в узде — вот, что отличает нас от варваров. А Вы, Грейвз, пока в моих глазах — совершенный варвар.

С полным ненависти взглядом американец натянул на себя предложенный напарником галстук. Трелони довольно фыркнул и подошел ближе к юноше, чтобы подтянуть узел на шее. Мальчишка ощутимо напрягся, и англичанин поймал себя на мысли, что держит в своих руках не просто варвара, а дикого зверя. И тут Грейвз со всей своей прямолинейностью брякнул:

— Готов поспорить, на пенсии Вы откроете магазин мужского платья.

— И женского, — ответил мужчина. — Обожаю женщин в брюках, — оскалился он. — А теперь потрудитесь сами почистить свои ботинки и хотя бы расчесать свои патлы, — добавил он и похлопал юношу по плечу.