Шрифт:
Закладка:
Мальчишки одаривали её подарками, а за это Энала позволяла мальчишкам потрогать себя за грудь или потереть причиндалы о свои округлости. За это я ненавидела её и одновременно восхищалась ею. Мне лично не хотелось, чтобы кто-то дотрагивался до моей намечающейся груди или моей плоской попы, но вот от подарков я бы не отказалась. Была среди нас ещё девочка Наташа, хотя по несколько раз на дню она напоминала: «Зовите меня просто Таша». Таша постоянно находилась под кайфом, обладала ломким мальчишеским голосом и грубыми чертами лица – низкий квадратный лоб и густые сросшиеся брови. Сколько бы она ни нанюхалась клея, взгляд её всегда оставался цепким и внимательным. Руки и ноги у неё были толстыми, как обрубки, а волосы короткими, и со спины её можно было принять за мальчишку. Да она и ладила с мальчишками лучше нашего. Они звали её бой[80].
Самым старшим среди мальчиков, но и самым низкорослым был Мапензи. Он бегал как стрела и считался самым крутым острословом. И ещё он очень хорошо относился к Али. Мапензи вообще отвечал за всех нас. Все вырученные деньги отдавались ему, и уж он распоряжался, как их потратить. Именно он распределял ребят по участкам, где следует попрошайничать, и легко догадывался, кто именно заныкал деньги. И уж если он узнавал про такой проступок, то велел ребятам бить нарушителя, пока тот не признавался в обмане. И на день провинившийся оставался без еды.
Самым младшим был Джо. Мы звали его мпунду, потому что когда-то у него действительно был брат-близнец, только он умер. Джо никогда не рассказывал, как это произошло. Ещё один глаз у него был «ленивый»[81], а на лбу имелась большая родинка. Джо вечно смеялся над всем, кто бы что ни сказал, даже совсем не смешное. Иногда, перенюхав накануне клея, на следующий день Джо не мог попрошайничать. Оставшись один, он лепил всякие глиняные фигурки и разговаривал с ними. Кожа у него была терракотовой, а его тугие афрокосички смешно торчали в разные стороны. Одним словом, он мне нравился.
Сэйвьо[82] был вторым по старшинству среди мальчиков. Худой, угловатый и необщительный, тем не менее он всегда делился со мной едой. Посмотрит в глаза, спросит: «Голодная?» – и отдаст часть своих припасов. Один из его передних зубов был отколот, голова кишела гнидами, и в жару Сэйвьо неистово чесался.
И ещё был Джуниор[83]. На улицу он попал в пять лет и не знал собственного имени, вот его все и звали Джуниором. Он был миленьким, как девочка, и из-за этого мальчишки потешались над ним. Джуниор всё время сипел, как простуженный – наверное, какой-то непорядок со связками. У кого-то это вызывало насмешки, а у кого-то симпатию – потому что Джуниор так и не потерял своей детской наивности. Как-то одна пожилая женщина взглянула в его огромные глазищи и сказала, что он очень похож на её покойного сына – тот умер примерно в том же возрасте. Взгляд её затуманился, как будто она вот-вот расплачется, но мимические морщинки говорили о другом – женщина улыбалась собственным воспоминаниям. Она так растрогалась, что дала Джуниору щедрую милостыню. И тут я совершила то, чего и сама от себя не ожидала. Женщина та и уйти не успела, как я ударила по кулачку Джуниора, чтобы он отдал мне деньги. Тот раскрыл ладонь и даже спорить не стал, открыв рот в беззвучном плаче. В этот момент я сама себе была противна. Шёл второй месяц моего бродяжничества, и я ещё не научилась справляться с голодом, потому так и поступила.
Когда начался сезон дождей, мы переместились в туннель, там и собирались к вечеру.
Днём туннель был как проходной двор – через него срезали путь многие горожане. Шли, зажав носы, чтобы поскорее пройти это злачное место, пропахшее мочой и фекалиями. Даже младшеклассники осмеливались туда соваться, но для них это был просто как аттракцион ужасов, только бесплатный.
Каждое утро ко входу в туннель приходила старушка, чтобы просить милостыню. Она устраивалась на подстилке и весь день изображала из себя калеку. Уходила лишь под вечер, когда народ уже обходил это место стороной.
Нельзя сказать, что все горожане были такими уж воспитанными людьми – некоторые дяденьки нагло мочились прямо возле табличек, воспрещающих это делать.
Ещё днём в туннеле появлялись два сумасшедших: один гонялся за людьми с палкой, а второй, в подвязанных верёвкой штанах и пиджаке поверх футболки, вставал посреди туннеля, воздев руки, и кричал: «Христос грядет! Христос – это я!» Однажды, когда он уходил, я услышала тихие слова Али: «Не покидай нас, Христос…»
А ночью туннель принадлежал безраздельно нам одним. Тут всё-всё было нашим. И вонючие стены с бумажными объявлениями («Доктор Мутото, африканский целитель. Возвращаю возлюбленных, излечиваю от СПИДа, помогаю привлечь хорошую работу и деньги», «Мвапе Чанда[84] баллотируется в муниципальный совет. Голосуй за перемены»), и сама земля, на которой мы спали, пока крысы и букашки кусали нас за голые пятки. Если повезёт, мы обзаводились картонными подстилками, разобрав коробки от азиатских торговцев. А если не повезёт, спали просто на голой земле. В жару я старалась ложиться поближе к краю, чтобы вдыхать не смрад, а хотя бы запах остывающего асфальта. Я глядела на созвездия, мысленно рисуя человеческие фигурки, танцующие в небе. Я прислушивалась к осторожным шагам на дороге: люди боялись нас, считая, что беспризорные дети – это дикари, особо опасные в ночное время. Пита[85], пата, – слушала я. Остановка, и снова шаги.
Правило второе: иногда, чтобы выжить, приходится красть, потому что так тебе ничего не отдадут.
Допустим, идёт прилично одетая женщина. Мальчишки начинают крутиться возле неё, специально задевая её надушенное шифоновое платье, вызывая страх и отвращение. Потом они протягивали руки и говорили наперебой: «Помогите, пожалуйста». Если женщина даст милостыню, от неё отстанут, но если нет, мальчишки продолжали канючить и кружиться вокруг неё. Как правило, жертва даже не догадывалась о том, что во время этой круговерти
