говорил: «Так-так, дамы», это было не только сигналом успокоиться, но и признаком его волнения. Гораций Хоули просто ненавидел подобные вспышки. Лайле, конечно, это сходило с рук из-за её болезни, что вызывало возмущение Этти «несправедливостью». Однако Этти была спокойна и уравновешенна. Отец часто называл её Спокойной Этти. Ужасное бремя, с её точки зрения. Но она должна была признать, что, возможно, именно её уравновешенность заставила отца прислушаться к призывам дядюшек подумать об отправке Этти в Рэдклифф. Однако мама была категорически против: «Они зубрилы! Вот как все называют этих рэдклиффских девочек. И они никогда не выходят замуж».

– Генриетта, дорогая, – продолжила мать с натянутой улыбкой. – Понимаешь, иметь слишком много мозгов – непривлекательно.

– К сожалению, мама, я не могу от них избавиться, – она встала и вышла из гостиной.

– Этти, на прогулочной палубе играют в шаффлборд, – сообщил отец вдогонку, но Этти уже спешила по коридору. Она хотела навестить Ханну. В глубоком кармане девочка несла свою верную зубную щётку, оказавшуюся незаменимой при открывании решётки между первым и нижним классами. Конечно, пройти из первого во второй или третий не было проблемой, но вот вернуться – совсем другое дело. Фокус со щёткой она придумала во время предыдущего путешествия на «Леониде». Рычажки в решёточных замках были довольно незамысловаты. А показал ей это бортпроводник Антонио, по которому она скучала, потому что в этот раз его на корабле не было. На борту судна расслоение общества шло горизонтально, а заодно и вертикально. Здесь были курительные, в которые не допускались женщины, прямо как в тавернах на берегу, куда они не осмеливались зайти. Ещё были дамские салоны и музыкальные залы, где доминировали женщины, и редкий посетитель-мужчина напрашивался на обмен озадаченными взглядами. Было, конечно, несколько других залов, где смешивались люди разных полов, вроде бального зала и французского кафе, обставленных как парижские уличные бистро.

Зазвонил колокольчик, возвестивший о прибытии тележки, заставленной подносами с завтраком, – появился мистер Марстон.

– Мадам желает, чтобы накрыли в маленькой гостиной? Или, возможно, на прогулочной палубе? Погода чудесная.

– О, это было бы чудесно, – сказала Эдвина. – Там мило и солнечно. Надену свою меховую накидку. Этого должно быть достаточно.

– Великолепно, – сказал мистер Марстон. – Велю Гастону помочь нам выкатить тележку наружу.

Гастон был стюардом кают, расположенных по правому борту.

– Чудесно! Чудесно! – восторженно воскликнула Эдвина. – Кушанья на этом корабле просто восхитительные. И, Марстон, найдите Этти. Мы заказали её любимые тосты с сыром. Только вообразите – заказывать тосты с сыром, когда можно выбрать фазаньи отбивные. Но Этти есть Этти. И где этот ребёнок?

Этти пришла несколькими минутами позже. В попытке загладить вину перед младшей дочерью Эдвина наклонилась и погладила её по голове.

– Посмотри, Этти, твои любимые тосты с сыром.

– Но мне нравятся нарезанные треугольничками, – сварливо заметила она, не заботясь, что ведёт себя, как капризный ребёнок. Если родители хотели обращаться с ней, как с безмозглой кретинкой, она не должна переживать, что ведёт себя именно так.

– В таком случае, мы можем вернуть их на кухню, мисс Этти, – предложил Марстон.

– Нет, тогда они остынут. Я могу сделать это сама, но только не ножом для масла.

– Вот, Этти, возьми мой, – сказал отец, опуская взгляд на свои столовые приборы. – Подумать только, у меня самого неполный комплект. Нет ножа для фазана. Марстон, передадите Гастону, что нам недостаёт двух ножей?

Марстон наморщил лоб:

– Странно, не правда ли. Должно быть, соскользнули с тележки. Тогда я пойду, сэр. – Он поклонился и отправился искать Гастона.

Хоули, как и многие состоятельные люди, путешествовали с небольшой свитой слуг. Кроме мистера Марстона, хозяев сопровождали Розанна и миссис Блетчли, их повариха. Эти слуги также с комфортом размещались в первом классе, но ели в столовой для горничных и камердинеров. Как только нож был доставлен, Этти быстро поела и попросилась выйти, сославшись на то, что её немного «мутит».

– Неудивительно. Проглотила всё, как удав, Этти, – нахмурившись, сказала мама. – И, должна заметить, слишком громко чавкала.

Этти отвернулась от матери, чтобы та не заметила, как дочь закатила глаза. «“Мутит”! Почему я сказала “мутит”? Надо было “укачивает”!» – и она почти рассмеялась собственной глупости. Дядюшка Барк и дядюшка Год посмеялись бы вместе с нею. И почему их только нет на борту? Вместе с ними всё всегда было гораздо веселее.

Она ещё раз извинилась и теперь лавировала в круговерти слуг, несущих завтраки господам, направляясь к лестнице, ведущей вниз, на палубу «Д», к каюте Ханны. Этти навещала Ханну каждый день, чего, к сожалению, нельзя было сказать о Стэннише. Вчера Ханна призналась, что, хотя шёл уже третий день плавания, Стэнниш ещё ни разу её не навестил. Ханна старалась найти оправдание поведению жениха, утверждая, что пассажиру первого класса непросто объяснить посещение палубы третьего класса, если он путешествует без слуг, и что Стэнниш просто не хочет вызывать подозрений, но боль в глазах ей скрыть не удавалось. Этти могла только надеяться, что он объявился этим утром.

Две горничные как раз выходили из столовой для слуг, хихикая, повернувшись друг к другу. Этти уловила несколько слов.

– Художник добивается её расположения… Конечно, она не из тех, кто станет сопротивляться.

Поражённая Этти остановилась. Возможно ли, чтобы они говорили о Стэннише? Он был единственным художником на борту, но, разумеется, даже он не сделал бы ничего настолько скандального.

– Она, должно быть, лет на десять его старше, Марси!

– Миссис Дайер это не останавливает.

«Миссис Дайер!» – слова взорвались у Этти в голове. Миссис Дайер была скандальной нью-йоркской леди – разведённой и чрезвычайно богатой. Ханна упоминала, что Стэнниш писал её портрет, когда прошлым летом ездил в Нью-порт. «Но как же он может добиваться её?» Так он поэтому не спускается навестить Ханну? Она должна была это выяснить. А пока ничего не говорить Ханне. Она просто хотела проведать подругу. Три минуты спустя Этти уже стучала в дверь её каюты.

– Да?

– Ханна, это я.

Ханна распахнула дверь, сияя.

– О, Этти, он приходил ко мне прошлой ночью, посмотри, что он мне подарил! – она коснулась жемчужной капли, висящей на шее. – Я знаю, это не обручальное кольцо, («Слава Богу», – подумала Этти), но когда мы доберёмся до Парижа, то пойдём к его знакомому ювелиру, и он сказал, что купит мне изумруд – под цвет глаз.

Сейчас эти самые изумрудные глаза искрились от счастья, но, зоркие во всём остальном, они никак не давали Ханне увидеть Стэнниша таким, каким он был: лживой, карабкающейся по социальной лестнице крысой. «Почему?» – задумалась Этти. Но воздержалась от высказывания