– Полагаю, мы можем только надеяться. – Годфри обхватил руками свою весьма внушительную талию.

«Надеяться… Надеяться недостаточно», – подумал Натаниель Лоуренс. Он должен сделать что-то, – что угодно, – чтобы спасти эту девочку, даже если это означало рискнуть… рискнуть чем? Он потерял всё – брата, его дорогую жену, репутацию, карьеру. Он не хотел потерять и эту девочку. Тем более так – на виселице.

– Вы ничего не сказали, доктор Лоуренс. Каково ваше мнение?

Натаниель смущался говорить слишком много. Он объяснил своё присутствие здесь тем, что он очень дальний родственник девочки, и, судя по тому, что родители её оставили – отец скоропостижно скончался в Нью-Йорке, а мать, жена преподобного, просто исчезла, – единственный, кто остался у Люси. Но идея начала выкристаллизовываться у него в голове.

– Интересно, могу ли я её навестить. Понимаю, она очень больна, но я врач и почти родственник, думаю, они позволят.

– Разумеется, – кивнул Эли Берг. – Это будет квалифицироваться как визит милосердия. Не думаю, чтобы вам отказали.

– Хорошо. Можете организовать его как можно скорее?

– Безусловно.

Натаниель Бертон Лоуренс ни разу в жизни не нарушал закон. Но теперь собирался. Он почти что слышал, как щёлкают шестерёнки в его мозгу, разрабатывая план по спасению Люси Сноу. Она не могла весить слишком много. Лаурентия едва ли весила более ста десяти фунтов. Конечно, когда становилась русалкой, – больше. Хвосты морского народа были тяжелы, тяжелы и мощны. Но не в случае Люси Сноу. Страдая от ужасного обезвоживания, она стала легка и слаба. Сможет ли она плавать, когда он её вытащит?

16. «Это ваш век!»

«Леонид» считался крупнейшим и роскошнейшим океанским лайнером на сегодняшний день: с большой лестницей красного дерева, ведущей в салон первого класса, обставленной по последнему слову техники больницей, крытым плавательным бассейном. Лайнер состоял из пяти основных палуб, а из кают первого класса был выход на прогулочную.

Жизнь Хоули на борту «Леонида» вошла в привычное русло. Они слыли ветеранами трансатлантических путешествий, и это было их пятое плавание на «Леониде». Относились к ним по-королевски и часто приглашали обедать за капитанским столом. Этти Хоули отправилась в свой первый трансатлантический вояж, когда ей минуло всего шесть месяцев. В два она впервые сыграла в кольца – популярную на кораблях игру – на прогулочной палубе, бросая на колышки облегчённые детские кольца. В пять – выиграла свой первый чемпионат в категории «до восьми лет». К десяти соревновалась со взрослыми и стала чемпионом рейса. Но теперь, в двенадцать, девочка отринула все эти «детские забавы», как она о них отзывалась, и сосредоточилась на более важных вещах.

Этти, в отличие от других богатых и привилегированных детей, не впитала стандартного отношения к слугам, прививавшееся представителям правящих классов с самого раннего возраста. Допустимым отношением к тем, кто находился в служении, являлось вежливое игнорирование. Редкие выражения благодарности ограничивались маленькими материальными поощрениями не домашних слуг, вроде носильщиков, официантов и проводников, в конце путешествия. Глаза богатых пассажиров первого класса, как и глаза их детей, стекленели, если мимо по коридору случайно проходила корабельная прачка, выносящая бельё, или проводник нёс чай на прогулочную палубу. Но не Этти. Она улыбалась и здоровалась. Если корабль немного качался, она могла сделать комплимент, как ловко кому-нибудь из них удалось устоять с подносом. Родители неоднократно её предупреждали, что подобное поведение граничит с неподобающим и даже возмутительным. Но их увещевания не имели эффекта, и к нынешнему – двадцать четвёртому – путешествию Этти они просто сдались. Кроме того, они были полностью поглощены Лайлой, которая в любую минуту могла «сойти с рельсов» или «с фарватера», если прибегнуть к морским терминам. Однако «компаньонка» мисс Дойл казалась бдительной, и им удавалось поддерживать Лайлу в состоянии «лёгкого полусна».

Этти никогда не наслаждалась такой свободой, как сейчас, и задалась целью выучить имена как можно большего числа членов команды, с которыми соприкасалась. Она улыбалась, кивала, спрашивала, откуда они родом, на каких кораблях служили до этого, приключались ли с ними страшные истории на море. Девочка потратила много часов, строя сложные схемы, записывая членов экипажа и их обязанности. Вероятно, чаще любого другого пассажира её приглашали на экскурсию по капитанскому мостику, с которого командир корабля и его помощники руководили судном. Особенно Этти заинтересовала комната Маркони, где два радиста обменивались телеграммами с другими кораблями. Предыдущим летом она за неделю освоила азбуку Морзе – всё ради своей мечты стать одним из детективов Пинкертона.

Девочка была полна решимости подружиться с радистами; в первый же вечер за столом капитана ей удалось вытянуть их имена прямо у капитана: мистер Лайонел Маккёрди и мистер Соломон Минц.

Пока Этти изучала свой список судовой команды и помощников капитана, её родители, если не занимались Лайлой, проводили время, просматривая список пассажиров первого класса. Там значились два Астора, один Рокфеллер и один Вандербильт. Марстон, дворецкий Хоули, всегда путешествовал с ними, выполняя на борту обязанности камердинера хозяйки. Во время этой поездки он сообщил официантам из столовой, что, если бы семью Хоули посадили за один стол со Стэннишем Уитманом Уилером, вышла бы неловкая ситуация. Таким образом, «бедствие на море» было предотвращено, и Уилера всегда сажали в противоположной части столовой.

В то утро, как и во многие другие, они ждали ланч в каюту.

– Ни одного Беллами, дорогой, – объявила Эдвина Хоули. Гораций Хоули посмотрел на жену, склонившуюся над кремовым буклетом, поверх газеты. – Ни Беллами, ни Форбсов. Какая-то ньюпортская толпа, – продолжила она, поправляя выбившуюся прядь. – Гораций, – медленно проговорила она, что всегда означало – она над чем-то глубоко задумалась.

– Да? – он сложил газету.

– Гораций, как ты считаешь, Кларисса ещё слишком юна, чтобы носить волосы по новой французской моде?

– О, ради бога, не знаю, Эдвина. Я едва ли разбираюсь в подобных вещах. Тебе виднее.

– Она не слишком юна, – спокойно сказала Этти, поднимая голову от одной из своих бесчисленных диаграмм. – Мне вы позволили сделать такую ещё до помолвки Форбсов. А Клариссе четырнадцать.

– Так, не дерзи, Этти, – вставая со стула, сказал отец.

– Ты ещё слишком юна, чтобы иметь своё мнение, – заявила мать.

Этти ответила мрачным взглядом.

– Но когда мне исполнится сорок, как тебе, мамочка, я смогу иметь своё мнение о волосах, верно?

– Этти! Мой возраст здесь совершенно ни при чём.

– А я и не говорю о возрасте; я говорю о мозгах.

– Так-так, дамы!

Этти поняла, что отец, хотя и казался спокойным, был взволнован. Каждый раз, когда он