Я поняла, что он не раз задавал себе этот вопрос.

– Почему он взял тебя, а не меня?

– Ты тогда еще не родился. Может быть, он даже не знал о тебе.

Я поерзала на холодном камне, чтобы усесться поудобнее.

– Ну, вы могли бы взять маму.

– Она была в Германии, когда мы уехали. Все произошло внезапно.

– Мама не так говорит.

– А как она говорит?

Мне стало любопытно, потому что Оскар мог рассказать то, о чем я не решалась спросить Уте. Он все еще смотрел вниз и грязными ногтями ковырял лишайник.

– Оскар? – не отставала я.

– Она говорит, отец оставил записку, но она мне ее не покажет, пока я не стану достаточно взрослым, чтобы понять. Она говорит, он написал, что ему жаль, но он много думал и понял, что должен отправиться в путешествие и что он всегда будет меня любить.

– Записку? Какую еще записку? – спросила я, вставая.

– Я ей не верю. Она всегда выдумывает, а потом забывает, что говорила. Я знаю, она просто хочет сделать мне лучше, а он, наверное, ничего такого не писал.

– Что за записка, Оскар? – Я громко перебила его, и мои слова отразились эхом от соседних плит.

– Не знаю я, и мне все равно!

Оскар взобрался ангелу на ступню и оказался выше меня.

– Где записка? – напирала я.

– Не знаю! Все равно это неправда.

Он спрыгнул с постамента.

– Лучше бы вместо тебя вернулся папа, – сказал он и бросился мимо меня по тропинке обратно к деревьям.

– Оскар! – крикнула я ему вслед.

Сначала я слышала, как он продирается через кусты, как трещат ветки, но потом он пропал и на кладбище воцарилась тишина. Понемногу я стала различать, как шуршат листья, как вдалеке что-то упало с дерева и как оседает и хрустит иней. Из-за спины Розы Карлос доносился какой-то скрежет, а с противоположной стороны дорожки было слышно равномерное кап-кап-кап. Изо рта у меня вырывались маленькие облачка пара. Все кладбище приблизилось ко мне, как под микроскопом, надгробья вздулись, а затем снова отодвинулись. Лицо отца, все еще спрятанное под грудью, обжигало меня. Наклонившись, я сунула руку под платье и вытащила кружок, вырезанный из фотографии. Я не могла смотреть на него. Левой рукой я поковыряла землю рядом с Розой Карлос. Удалось сделать лишь небольшое углубление в мерзлой почве, я положила туда его голову, лицом вверх, и присыпала сверху землей.

14

Только когда пианино было готово, отец оторвался от работы и осознал, что осень почти закончилась. Однажды утром он отправился с рюкзаком в лес, где росли Зимние Глаза, чтобы набрать желудей. Его воодушевляла идея смолоть их в муку, и он в подробностях описывал мне лепешки, кашу и густое рагу, которые мы скоро будем есть. Но вернувшись, он лег на кровать, повернулся ко мне спиной и не проронил ни слова, хотя я умоляла его объяснить, что случилось. Не оборачиваясь, он швырнул через всю комнату рюкзак, так что из него высыпалась горсть желудей. Они застучали по полкам, по столу и по полу.

– Там нет желудей.

Я подобрала несколько штук и протянула ему:

– Да вот же, смотри, – недоумевая сказала я.

– Этого не хватит даже на одну лепешку.

– Куда же они делись?

– Гребаные белки добрались до них первыми.

– Тогда мы можем есть бе́лок, – сказала я, и он рассмеялся, но его хватило ненадолго.

Вместе с погодой портилось и отцовское настроение. Я по-прежнему каждый день играла на пианино, но он редко присоединялся ко мне, и вместо одобрения все чаще упрекал, что я слишком долго засиживаюсь за столом. Он беспокоился, что мы ничего не успели сделать к зиме. Отец составлял подробные списки и производил расчеты на той бумаге, которая у нас еще оставалась (за исключением нот), – на коробках из-под патронов, разорванных по сгибам и расправленных в виде толстых картонных крестов, и на обеих сторонах карты. Он так сильно надавливал ручкой, что буквы отчетливо пропечатывались поверх зеленых долин и бледных гор:

Натаскать дров

Собрать и насушить грибов

Корни камыша

Сушеное мясо

Сушеная рыба

Еще дров

Промазать стены

Проверить дранку

Ночью я проснулась от света горящей на столе свечи. Отец склонился над картой, грызя кончик ручки. Его лоб избороздили глубокие морщины. Я испугалась, что наступил крайний случай.

– Что случилось, папа? – задала я вопрос кругу света.

– Приближается зима, – бросил он.

Но мне казалось, что солнечная осень никогда не кончится. Я снова заснула, и мне приснились два человека, насмерть замерзшие на узкой кровати, скрюченные, словно две буквы S. Когда под дверь проникло весеннее солнце, тела оттаяли. Какой-то неизвестный человек вошел в хижину, прорубив себе путь топором сквозь шиповник, выросший перед дверью. Я видела, как его рука, мозолистая и волосатая, приоткрывает спальный мешок, и обнажается безобразная масса, похожая на скользкие рыбьи внутренности. Я проснулась в поту; меня ужаснули и эта картина, и ощущение, которое она вызвала; но еще хуже мне стало спустя всего несколько секунд, когда я поняла, что никто не обнаружит в хютте наши разлагающиеся тела; на всей земле не осталось никого, кроме нас двоих.

Отец сказал, чтобы я прекратила играть и помогла ему отнести в лес большую лучковую пилу, которая висела на крюке под крышей, рядом с косой. Он подтянул крепления на деревянной раме и так наточил зубья напильником, что они свирепо заблестели. Когда он поставил ее вертикально, она достала мне до плеча. Мы распиливали валявшиеся на земле толстые ветки на чурбаны. Держа пилу с двух сторон, мы водили ею взад и вперед, и железное полотно по всей своей длине вгрызалось в древесину. За работой мы говорили обо всем на свете. Но очень часто отец использовал это время в лесу для обучения.

– Всегда используй пилу по всей длине.

– Всегда используй пилу по всей длине, – машинально повторяла я, не дожидаясь вопроса.

– В этом лезвии на один дюйм приходится по десять зубцов, но в ящике есть и другие, для более тонкой работы, – говорил он.

Я отдавалась ритму, который успокаивал своей монотонностью. Я вдыхала осенний запах земли, папоротников и свежего древесного сока. Земля под деревьями была усеяна солнечными пятнами, и когда один из теплых лучиков нашел меня, я подняла лицо вверх.

– Пунцель! Не отвлекайся, это важно.

– Почему?

– Потому что меня может не оказаться рядом,