Понимая, что чем дольше Мэри сидит дома, где все ей напоминает недавнюю потерю, тем ей трудней, Перси оплатил гондолу и повез обеих дам кататься. На самом деле по каналам Венеции ходят самые разные посудины, и живи они здесь долгое время, ездили бы на обычных крашеных лодках, но быть в самом удивительном и поэтичном городе и хотя бы раз не испытать ее главного наслаждения — прогулку на самой настоящей гондоле, было бы ошибкой. Всю дорогу Перси старался развлекать Мэри, показывая ей то на одно, то на другое здание, которыми он восхищался.

Обитая черным сукном гондола, узкая и длинная — с первого взгляда напомнила Мэри гроб, и ей пришлось взять себя в руки, чтобы, опираясь на руку мужа, перелезть через бортик и оказаться внутри. Когда хоронили ее вторую дочь, гроб был обтянут простой белой материей, и только пеленки были обшиты недорогим кружевом.

Красивый, точно ожившая статуя Париса, гондольер в белой рубахе с широко распахнутым воротом стоял на корме и одним веслом правил лодкой. Чуть покачиваясь, гондола бесшумно скользила по глади канала, легкая, точно птица или, скорее, диковинная рыба. В полном молчании они пролетали под мостами, с которых свисали флаги, развешенные здесь, должно быть, в честь дня рождения дожа. Видя, что Мэри смотрит уже не так мрачно, Перси продолжил свой оживленный рассказ. Мэри не слушала. Наверное, впервые ее не интересовал ни рассказ Перси, ни исторические сведения, которые он собрал, предвкушая чудесную водную прогулку. День выдался солнечным, и Шелли был вынужден заранее приобрести очки с зелеными стеклами, которые теперь и вручил сестрам. С великой неохотой Мэри надела очки — и тут же каналы и дома открылись ей изумрудной Семирамидой. Яркие зеленые огоньки сверкали на поверхности воды, теперь Мэри могла увидеть, насколько чиста вода: казалось, она может разглядеть даже дно и то, что там, внизу.

В этот момент Мэри вдруг сделалось холодно, ей показалось, что по дну спокойно идет человек. Со своего места она выдела его макушку и широкие плечи. Она побледнела, сорвала с лица очки, протерла глаза… человек под водой шел куда-то, не замечая ее.

— Там, там! — Она показывала на дно.

— Утопленник с камнем на ногах, — нашла собственное объяснение Клэр, не видевшая никого.

— Но он шел! — настаивала на своем Мэри.

— В воде все колышется, — обнял ее за плечи Перси. — Но нам лучше не задерживаться здесь, не хотел бы я сейчас встречаться с полицией и тратить время для дачи показаний в участке.

Мэри снова надела очки, справа от нее на воде обозначилась тень стоящих плотной стеной домов и колоннад, за которыми теперь пряталось солнце, чтобы снова обрушиваться на канал в просветах между домами. Она вздохнула, ощущая кожей ласковый теплый ветер, запах воды и гниющих водорослей.

Мэри снова посмотрела в воду и снова увидела человека на дне, но на этот раз и он заметил проплывающую над ним гондолу и помахал рукой. Этого было достаточно, для того чтобы Мэри узнала созданное ею чудовище.

Закрыв лицо руками, она больше не смотрела в воду, ожидая, что в любой момент монстр атакует и либо перевернет гондолу, либо утащит кого-нибудь за борт. Но ничего не происходило. Гондола тихо причалила к пирсу и сошедший на берег первым гондольер привязал свое суденышко к торчащему тут же столбику.

Перси приготовил еще один сюрприз — обед в старой итальянской остерии это был низенький, увитый диким виноградом дом, с вынесенными во двор столами и простыми деревянными скамьями. Над столами простирался тент от дождя. Молодой человек с засученными до локтей рукавами в старом фартуке поставил перед ними вазочку с черствым хлебом, тарелку с сухим соленым сыром и терпкое холодное вино в глиняном кувшине.

Мэри была неголодна, она вообще утратила аппетит и забыла бы, что нужно перекусить, если бы ей об этом не напомнили. Тем не менее угощение оказалось кстати, сознание немного прояснилось, и она вдруг поймала себя на том, что, пожалуй, слишком поспешно принялась за угощение. Оказывается, чувство насыщения хотя бы немного подавляет печаль, по крайней мере, после обеда она уже могла продолжить прогулку и, вернувшись, домой легла и сразу уснула.

Смерть маленькой Клэр не просто поразила Мэри. На какое-то время она словно окаменела. Нет, она не обвиняла мужа, что тот велел им мчаться в Венецию, не винила сестру, которая могла бы отговорить его от подобных решений или хотя бы сделать приписку в письме Перси, как они обычно и поступали. Могла бы написать, что его состояние неопасно и сестра может не беспокоиться зря. Мэри винила себя за то, что не дала дочке возможности вылечиться, а потащила ее, больную, но еще больше, она теперь ощущала свою вину за то, что позволила своему сну реализоваться. Монстр из сна, который вполне мог остаться лишь дурным воспоминанием, обыкновенным кошмаром, был воплощен ею в романе и теперь, куда бы ни направлялась, она ощущала на себе его напряженный взгляд, его молчаливое присутствие, ожидая когда порожденное ею чудовище нанесет следующий удар.

Она вспоминала тот день, когда Перси принес из архива информацию о Франкенштейне, еще совсем недавно живущем на этой земле ученом, быть может ездившем по тем же дорогам, что и Мэри, смотрящеме на те же пейзажи. Безумный ученый, занимающейся каббалистикой и некромантией. Что, если Франкенштейн не просто сотворил человека из частей мертвецов, а вызвал какой-то древний дух, выпустил на свободу демона? И вот спустя много десятков лет Мэри повторила его эксперимент. Нет, она не кромсала трупы, но старалась проникнуть в самые потаенные уголки человеческой психики, чтобы вытащить на поверхность притаившийся там ужас. Ужас, заставляющий кровь леденеть в жилах.

Сначала она не желала признаваться себе, что все время ощущает тревогу. Это началось еще на вилле Диодати, однажды в сумерках, когда она собралась прогуляться по берегу озера, она вдруг ощутила шорох в кустах и испугалась, решив, что это может быть бродячая собака. Тогда она пыталась успокоить себя: это игра воспаленного воображения, слишком много они тогда говорили о привидениях, слишком напряженно она думала о своем новом романе… С того дня Мэри изменилась: обычно такая спокойная и рассудительная, она сжималась в комок, слушая, как в темноте спальни кашляет Уильям. Иногда она просыпалась, думая, что мальчика кто-то душит. Она страшилась за Перси, особенно когда тот задерживался или не приходил ночевать. Что-то темное, страшное и неотвратимое следовало за ней, куда бы она ни шла, куда бы ни ехала. А как можно сбежать от существа, обладающего нечеловеческой силой и ловкостью, хитрым и изворотливым умом? Чудовище практически не ощущало холода, с легкостью взбиралось на отвесные скалы, плавало, точно рыба. То есть от него невозможно было нигде укрыться. Кроме того, она одарила его способностью совершенно неслышно подкрадываться к намеченным жертвам.

Что стоило ей еще тогда наделить монстра хоть какой-нибудь ахиллесовой пятой? Пусть бы он боялся солнечного света, святой воды или женских слез. Тогда его можно было бы победить, но она, Мэри, в порыве материнской заботы и сострадания снабдила созданное ею страшилище поистине демонической неуязвимостью.

А потом, нет, она бы никогда не отказалась от своего детища, но после множества попыток опубликовать свой труд роман вышел без имени автора. Неужели существо, в реальность которого она теперь свято верила, решило, что она, Мэри, отказалась от авторства, а следовательно, и от него?