Жаль, что автор укрылся под инициалами «И. Б.» Кто бы это мог быть? Первая мысль — Бунин, но это вряд ли. Писатель, хоть и не любит нас, большевиков, ругает советскую власть, но к истории страны относится с уважением. Впрочем, все может поменяться. Бунину еще Нобелевскую премию получать.

А вот и товарищ жандарм собственной персоной.

— Вы позволите? — показал Александр Васильевич на газету.

— Да, я уже все прочел, — кивнул я.

Со стороны могло показаться, что один эмигрант спрашивает у второго газету, но вместо того, чтобы просто отойти за свой столик, он отчего сел за чужой. Но тоже бывает.

Александр Васильевич в который раз осмотрел стену, украшенную граммофонными пластинками, с записями Карузо и Шаляпина. Пластинки, надо полагать, уже негодные для прослушивания, а иначе бы чего тут висели? И условное обозначение для кафе «Прохор» тоже в какой-то мере связано с фамилией знаменитого русского баса. Правда, кроме меня, никто не догадается, почему.

Я поболтал в чашечке ложкой и посмотрел на своего собственного жандарма.

— Ничего интересного, — сразу же сообщил Книгочеев. — После двух дней и одной ночи в квартире Исаковых ни с кем не встречался, кроме своей пассии.

— А что за пассия? — заинтересовался я.

— Некая Мария Дерябина, тридцать пять лет, вдова офицера. Муж — Владимир Дерябин, капитан. Но муж не был убит, а умер уже здесь, во Франции. Пока не установили — где воевал и как попал в Париж. Работаем. Вдова зарабатывает на жизнь тем, что поет в церковном хоре в храме Александра Невского. Судя по всему, она была ранее знакома с нашим объектом.

Храм на улице Дарю. Этот храм мне известен, я там венчался. А если Мария поет в церковном хоре, значит, голос у нее неплохой, а иначе бы не взяли. Конкуренция, понимаете ли.

— Девушка пела в церковном хоре,

 — задумчиво обронил я, а Книгочеев подхватил:

— О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

Ого, а я и не знал, что экс-жандарм поклонник поэзии Блока. Но я наверняка еще многое не знаю о Книгочееве.

— А как товарищи?

— Товарищи, после встречи с объектом на квартире разделились. Тот, что постарше, отправился в гостиницу «Виолетта», где он заночевал, а молодой встречался около Нового моста с неустановленным субъектом, потом тоже ушел в «Виолетту». За субъектом проследить не удалось, потому что объектом был молодой товарищ, а людей у меня мало. Слежки ни за тем, не за другим не обнаружено. В гостинице ни пожилой, ни молодой ни с кем в разговоры не вступали, номера у них на разных этажах.

Вот ведь, жандарм! Уже сумел наладить контакты с моей гостиницей. Интересно, от кого он получает информацию? Не от бывшего ли циркача? Надо бы со швейцаром составить предметный разговор. А еще лучше — просто уволить. Одно дело, если Дорофей снабжает информацией одного меня, совсем другое, если он продает ее другим.

Что ж, все хорошо, кроме неустановленного субъекта. Я Грише Сыроежкину доверяю, думаю, что это кто-то из людей Артузова. Но все равно, надо бы проверить.

— Если молодой опять встретиться с неизвестным, отправьте человека за ним, — приказал я, а Книгочеев только кивнул.

Некоторое время Александр Васильевич молчал, потом сказал:

— Олег Васильевич, давно хотел с вами поговорить.

— О чем же? — изобразил я легкое недоумение, хотя предполагал, о чем пойдет разговор.

— Хотел узнать — как вы видите мою дальнейшую судьбу?

Этого разговора я ждал с момента нашего приезда во Францию, но все не складывалось. То обстановка не та, то времени не было.

— А что вас смущает? — задал я встречный вопрос.

— Меня смущаете, как я уже сказал, моя собственная судьба, а также судьба моей супруги. Я же прекрасно понимаю, что обратный путь в Россию нам заказан. Бывший ротмистр жандармерии, жена которого является сестрой белого генерала.

Эту тему мы с Книгочеевым уже обсуждали. То, что его жена сестра Кутепова мало кому известно, но такие люди имеются. А кроме того, Александру Васильевичу для расстрельной статьи достаточно просто иметь в послужном списке свою прежнюю профессию и должность. Я же не зря подчищал в документах его фамилию, вычеркнул ее из всех списков. Только, при желании все можно восстановить. И этот эпизод с подчисткой станет еще одним доказательством.

— Пока вы здесь, я смогу как-то существовать, а что будет дальше? Вы же не случайно даете мне деньги. А их, как я заметил, больше, чем я заслуживаю.

— Ладно, Александр Васильевич, скрывать не стану, — хмыкнул я. — Да что скрывать, если вы и сами обо всем догадываетесь? Я знаю, что мое пребывание в Париже подойдет к концу, а что со мной будет в России — бог ведает. У меня может быть карьерный взлет… Хотя нет, взлета не нужно, главное, чтобы не было резкого падения. Такого, когда не на мелкую должность в Заполярье ссылают, а просто бьют оземь. И если в Советской России к власти придут те люди, которые меня, скажем так, не очень-то любят, то конец не только мне, но и моим людям. А прежде всего, всем тем, у кого неподходящее социальное происхождение. Поэтому, в Россию пока не стоит возвращаться ни вам, ни Исакову, я уже не говорю про Потылицына. Но с Исаковым и Потылицыным разговор иной, у них еще какой-то шанс есть, а у вас нет.

— Я это знаю, — вздохнул Книгочеев.

— Поэтому, какой напрашивается вывод?

— А вывод такой. Я являюсь вашим личным агентом, которого вы не можете никому передать.

— Именно так, — кивнул я. — У нас не будет никаких паролей, никаких агентурных псевдонимов или кличек. Впрочем… Если к вам придут от моего имени, и скажут: «Вы продаете славянский шкаф?», то отвечайте, что шкаф уже продан, но знайте, что меня уже нет. В этом мире все может быть, а если человека бить, то он расскажет все. А вам с супругой придется исчезнуть. Или хотя бы поменять адрес.

С кем-нибудь другим я бы не позволил себе вести подобный разговор. Но Книгочеев — мой коллега, пусть и из прошлого. И он меня понимает лучше других. Уж очень сильно меня смутил мой последний приезд в Россию. Артузов, знающий ситуацию в стране лучше других, считает, что Троцкий нынче первый, после бога. То есть, после Владимира Ильича. А если в этой реальности события потекут иначе, чем в моей? Троцкий, не испытавший горечь поражения в Польше, не проигравший войну белофиннам — это и на самом деле авторитетнейшая фигура. А что будет, если он станет преемником Владимира Ильича? Дзержинский на своем месте точно не удержится, а ВЧК, превратившись в ГПУ, возглавит кто-нибудь из окружения Льва Давидовича. Разумеется, после отставки товарища Феликса полетят многие, в том числе и я. Но вот вопрос — насколько далеко я улечу? Если останусь послом во.Франции — это мне сильно повезет. Но, скорее всего, что не останусь. Троцкий, как я думаю, пару лет потерпит, усилит все властные структуры своими людьми, а потом устроит основательную чистку на самых разных уровнях. Не случайно же, после смерти Владимира Ильича против Троцкого объединились такие разные силы. Они-то хорошо себе представляли, на что способен Лев Давидович. А вот удастся ли свалить Троцкого в этой реальности?

А я не могу позволить, чтобы те люди, которые мне доверяют, ушли вслед за мной.

— Грустно, — сказал Александр Васильевич, потом повторил. — Грустно, что человек, от которого зависит так многое, который так много сделал для своей страны, размышляет о своем будущем в таком вот печальном свете… С трудом себе представляю, чтобы нечто подобное случилось в российской империи. Максимум, что бы вас ожидало, в случае прихода к власти вашего врага — отставка с мундиром и пенсия.

— Империя могла позволить себе рисковать, а мы нет. Надеюсь, что и в Советской России так будет. Только не нынче, а потом.

Глава 17

Пресс-конференция

В первой половине дня я принимал граждан, по так называемым «личным вопросам». И опять, масса заковыков. Можно ли назвать гражданами Советской России бывших подданных Российской империи? Тех, скажем, которые переехали во Францию из Великого княжества Финляндского, царства Польского или из Бессарабии? Не скажу, что таких граждан имелось множество, но они были.

Да и с теми, кто уехал из России, как таковой,