– Кха-кха, – заметил Трухлявый.

Прохор ответил:

– Ну так-то нормально. Но будь оно в самом деле так, по-другому действовать надо. Не с водки начинать, её не каждый пьёт. Я бы взял на вооружение туалетную бумагу. Ею все пользуются. Ежедневно, заметьте.

– Не все! – парировал Моргенштерн. – Я вот, например, по старинке, газеткой пользуюсь. У соседки из ящика вытаскиваю и пользуюсь.

– С газетами оно и так давно уже всем всё понятно, – отмахнулся Прохор.

Уязвленный в самую точку Моргенштерн притих. Поднялся, пересел к Прохору вплотную, занырнул в его выцветшие старые глаза. Не хотел уступать, но моргнул первым. Поднял чужую рюмку, поднёс к носу, подытожил:

– И правда, с водкой что-то случилось. Совсем не пахнет.

***

Моргенштерн умер на следующее утро. Оказалось, у него был ковид в запущенной стадии. Пневмония сожрала лёгкие. Организм оказался слабым, нисколечко не сопротивлялся. Не привык. Это вам не открытый бой, тут для начала самого себя победить надо, а уже потом противника. Моргенштерн так не умел. Воли не было: ни капельки, ни намёка.

Зато, как выяснилось на похоронах, у него были и дочка, и сын, и настоящие медали. Почётный караул пронёс награды на планшетке по кладбищу – перед тем, как навсегда погрузить в сырую, неприветливую землю, вместе с телом и гробом. Хоронили Моргенштерна четвертого ноября, в день национального единства, в камуфляже. Он ему дьявольски шёл.

После поминок компания разбрелась, кто куда. Штырь сгинул по-английски. Семицветик, которую Прохор впервые увидел без бланша, – с виноватым, извиняющимся взглядом по своим, непонятно каким делам. Трухлявый – как обычно:

– Кха-кха, – и ретировался.

Прохора обуяли планетарная тоска, космическая скорбь, межгалактическая печаль. Никто и никогда больше не назовёт его «Прохером», не будет с выпученными глазами доказывать, как же он глуп и недалёк. Никто не приободрит, не похлопает по плечу. Коснуться его теперь мог только Штырь. Да и на того управа нашлась. Достаточно выставить вперед указательный палец и погрозить: «Только попробуй».

Смеркалось. Прохор направился в «Семейный», в голове прокручивал ответную реакцию. Ежели Колюн сейчас спросит маску, он ответит: «Пи*дуй в коляску!». Повторять балагурки никак не хотелось, душа требовала оригинальности.

Рука охранника упала перед любимым посетителем как шлагбаум.

– QR-код!

Прохор от удивления выпучил глаза, но не замешкался:

– Какой ещё кот? Ты что, Колюн, по ночам в зоомагазине теперь подрабатываешь?

– Предъяви QR-код! – настаивал покрасневший от злости охранник.

– Да отстань от него, Колюн, – закричала Жанна.

– Он же, как всегда, мигом, – поддержала Снежана.

И только Нурбек молчал. Он теперь, когда слышал незнакомое и малопонятное слово «куар-код», почему-то сразу же представлял куырдак, приготовленный заботливой мамой. И его тоска по Бишкеку становилась нестерпимой, всепоглощающей, засасывающей.

Прохор помялся на пороге и вымолвил:

– Ничего мне от вас не надо.

Развернулся, столкнулся с ехидным, колким, провокативным взглядом Колюна. Только откровенный болван мог так предсказуемо поступить. Но охранник интеллектом не блистал, поэтому непринужденно, ожидаемо спросил:

– Гандон?

– Гандон! – подтвердил Прохор.

– Штопанный?

– Нет! Привитый!

… Прохор перелетел через весь тротуар и приземлился спиной на влажную траву, перемешанную с пожухлой листвой. Штаны предательски расползлись по шву, стараний Семицветика хватило ненадолго. Он осмотрелся вокруг, похлопал себя по карманам, порыскал глазами в поисках бутылки. Разбилась или нет? Припомнил, что водку он всё-таки не купил. Не обрадовался, не расстроился, принял, как непреложный, незамутнённый факт.

Мимо проходили люди. Но никто не спешил старику на помощь. И оно было закономерно. Каждого, кто в день национального единства попытается помешать истинному предназначению этого праздника, должна ждать позорная участь поляков, не меньше. Так что лежи теперь и не рыпайся.

Прохор откинул голову, затылком упёрся в сырую, зиму призывающую землю. Затем поймал приоткрытым ртом самую медленную снежинку и отчётливо прошептал:

– Нормально!