эту леди «Шахерезадой», а бабушка — просто «Клара, дорогуша» — они, кажется, были дальней родней. Сейчас старый дом, где находился «Багдад», исчез, а вокруг полным ходом шла стройка. После череды пожаров этот квартал снесли, расширили дорогу и делали новую рыночную площадь. А оставшийся участок купил какой-то богач, чтобы построить отель. Нет ни соседей, которые любили добрую хозяйку «Багдада», ни строгого «жильца с той стороны», что ежедневно приходил после работы пить кофе и разговаривал с дедом о политике. Нет уютной маленькой булочной и «колониальной лавки», в которой Кристина покупала слоников — маме на день рождения. Город, казавшейся Кристине веселым и благодушным, всегда полным несмолкающей суетой, но неизменно благожелательным, вдруг стал холодным, чужим и опасным, и вдобавок ужасно, кошмарно грязным — даже дождь здесь будто и не смывал грязь, а лишь увеличивал ее количество.

А теперь — что будет? Двое, разговаривая как хозяева, трактирщик слабо возражал, в коридоре толпились любопытные… Из комнаты не выйти, да и куда она пойдет? Словно услышав ее мысли, женщина в пурпурном платье обернулась и коротко скомандовала

— Сиди там.

Ну, прямо средневековая королева, — скажешь ей «нет» — и голова с плеч! Кристина еще колебалась, когда мужчина сунул ей в пальцы большой двойной бутерброд — целая булка, разрезанная пополам и начиненная паштетом, каперсами и сыром.

— Ты же работу искала? Ну, вот тебе и работа. Настоящая, без дураков.

Мужчина присел на кровать и фамильярно, но не грубо притянул туда же Кристину.

— Он говорит, — кивнул мужчина в сторону непрерывно кланяющегося трактирщика, — что у тебя заплачено до завтра, и ничего больше нет. Сегодня, говорит, ты пришла с ног валясь, голодная, как волчонок, но не обедала, и про ужин не говорила — стало быть, за душой ни гроша. Завтра вечером он собирался тобой заняться. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да. Наверное. Завтра он выгнал бы меня отсюда. Ведь мне нечем платить.

Тихо ответила Кристина, с видимым трудом оторвавшись от бутерброда — все-таки, до чего же она была голодна! Никогда еще она не чувствовала такого голода, как после первого глотка этой булки с паштетом!

Мужчина улыбался — Кристина не видела, потому что опять вцепилась зубами в бутерброд, но улыбка явственно звучала в его голосе, когда она говорил:

— А вот и ошибаешься! Он бы ни в коем случае не выгнал бы тебя просто так.

Кристина подняла взгляд: трактирщик не показался ей таким уж добрым человеком, может, она ошибалась, как нехорошо это…

— Простите. Наверное, я злое существо, и плохо думала о…

Мужчина легко рассмеялся.

— Он собирался торговать тобой. Или, если ты стала бы протестовать, просто продать. У тебя нет никого, кто искал бы тебя или встал бы на защиту, так ведь?

Кристина похолодела. И отложила бутерброд. Она поняла, почему мальчишка-коридорный вдруг так набросился на нее. Он не хотел опоздать. Все кончено. Она действительно теперь… нет, даже про себя она не будет произносить то ужасное слово. Есть другие. С тем же значением, но звучат пристойнее.

— Вы меня уже купили?

Замороженным голосом поинтересовалась она.

— Почти.

Отозвался мужчина все с той же улыбочкой в голосе.

— Так что собери-ка пока вещи. Не надо говорить, что их нет. Собери то, что для тебя важно. Есть такое? Я так и думал. Возьми — и пойдем.

С перевязанной поблекшей синей лентой коробкой Кристина поднималась на бархатное сидение, стуча зубами от холода. Тело морозила мокрая одежда. Сердце — мысли о будущем. На подножке прилипли комья льда. Поскользнувшись, Кристина чуть не съехала под колеса. Сзади ее подсадили, почти впихнув внутрь. На плечи легла тяжелая накидка — и стало еще холоднее.

— Сердце, замерзни! Сердце, замерзни! Замерзни! — беззвучно шептала Кристина-Роза, стуча зубами и коленками.

С болью вспоминая красный буфет и буйно разросшиеся разноцветные мальвы, она внушала себе одну мысль — дома, палисадника, детства — нет и не будет никогда. Все это осталось в воспоминаниях, похожих на счастливый сон. Сейчас, в настоящем, Кристина навсегда запачкана руками и словами — грязными и липучими, как клей. Она принадлежит чужим людям с грязными мыслями, и должна радоваться, что не трактирщику в совсем уж грязном трактире, и не его грязному телом и душою слуге. «Заграничная» чашка Кристины белыми черепками валяется в траве — ее разбили, когда выносили мебель на продажу. Оказывается, у мамы оставался небольшой долг за аренду домика с мальвами. В действительности этот дом никогда не принадлежал ни маме, ни Кристине. Так только казалось, это сон, прекрасная мечта, а на самом деле есть лишь то, что сейчас — холод и грязь. И потом будет еще хуже — когда они приедут в то место, куда женщина в кружевах и перьях называет домом, где Кристина окажется вместе с улыбающимся щеголем, которому ее купили.

3. Тепло и свет

— Слушай, что тебе говорят! И расслабь коленки! Нечего жаться. Фокс, да сними это с нее, наконец!

Кристина изо всех сил старалась не расплакаться. Она опустила голову и глотала слезы, чтобы они не капнули на белый, изумительной, неправдоподобной белизны шелк. На этой постели не то, что кровь, Кристине казалось, даже ее дыхание оставляет следы на ослепительном атласе и крепе. Что она будет делать, если ее выгонят? На лице Фокса виделось разочарование.

— Пожалуйста, я буду стараться! — хотелось крикнуть, но Кристина могла лишь молчать, опустив глаза к белоснежным покрывалу, расшитому серебром.

— Ладно. Сейчас попробуем еще раз…

Женщина, теперь не в перьях и не в платье, а в гладком черном трико, но по-прежнему на высоких, звонких каблуках, исчезла под черным покрывалом.

Кристина напряглась, вытянув шею в ожидании.

Щеголь Фокс — он и сейчас одет будто на прием собрался, мягко опустился рядом, тронул ее за подбородок, будто невзначай коснулся и губ. Пальцы у него такие холодные — или это пылает лицо Кристины?

— П-пожалуйста, не выгоняйте меня, — шепотом попросила она, не отстраняясь. — Я… буду стараться и все получится так же, как у той… дамы… которая… из комнаты напротив…

Фокс легко вздохнул, едва касаясь, неспешно провел еще раз рукой по ее подбородку, щеке, волосам. И встал.

— Так же не получится. Сколько ни старайся. Давай-ка сделаем перерыв.

Кристина спрятала лицо в ладонях. Все было кончено. Она оказалась непригодна для того, ради чего вчерашним вечером — темным и промозглым, — эти двое привезли ее сюда.

…Когда они спустились из экипажа, было уже темно, но надпись сверкала сквозь дождь и притягивала взгляд. Пламя подвешенных вокруг вывески маленьких,