Шрифт:
Закладка:
Я была пассивной одиночкой – то есть не ходила на свидания – вот уже два года, с тех пор как рассталась с Джо. Мы встречались семь лет, прожили вместе четыре, наши жизни и круги общения были тесно связаны; при мне он взял моду говорить «сей же час» вместо «сейчас» и называть «Фейсбук»[5]«книгой лиц». После разрыва я на шесть месяцев ушла в загул, чтобы наверстать упущенный за эти годы секс. Правда, «загул» для меня ограничился тремя мужчинами, с каждым из которых я пыталась построить серьезные отношения. Диагностировав у себя созависимость, накануне тридцатилетия я решила завязать с романами и посмотреть, что собой представляет одиночество. С тех пор я впервые жила одна, путешествовала самостоятельно, из учителя и по совместительству писателя превратилась в полноценного писателя с опубликованной книгой и отбросила все привычки, накопленные за почти десять лет уютной, комфортной моногамии. Недавно я вновь почувствовала себя готовой к свиданиям.
Последние заказы принесли в одиннадцать. Кэтрин ушла незадолго до того, потому что была беременна. Она об этом не говорила, но я и сама догадалась: вначале Кэтрин съела маринованные огурцы со всех бургеров, а потом заказала тарелку корнишонов. Ее страшно тянуло на соленое во время беременности Оливией. Я спросила, не сказались ли ее вкусовые пристрастия на выборе имени для ребенка – она обиделась. За последние несколько лет я много узнала о том, что не нравится беременным женщинам и молодым мамам, например, любые вопросы или комментарии насчет имени их ребенка. Одна подруга перестала со мной разговаривать, когда я весьма любезно сообщила, что имя ее сына Бо следует писать «Beau», а не на манер французского множественного числа «Beaux». Увы, свидетельство о рождении уже выдали. Другая разозлилась на мой вопрос о том, что сподвигло ее назвать дочь Бэй – лавровое дерево, оконная ниша или дорожный карман[6]. Особенно их выводило из себя, если они сообщали вам имена своих детей «по секрету», а вы случайно проговаривались кому-то, и это доходило до сведения матери.
Но самой страшной бестактностью (хуже, чем вопросы о возрасте, отрыжка на людях и еда с ножа) было догадаться об интересном положении женщины и спросить ее напрямик. Когда же вас наконец известят о ребенке, нельзя говорить, что вы догадывались, – они это ненавидят. Им нравится нотка театральности, сопутствующая важному признанию. Если честно, я их понимаю и, возможно, сама поступала бы так же: откуда еще брать острые ощущения, если вам девять месяцев нельзя пить спиртное? Вот почему я лишь молча кивнула, когда Кэтрин ушла с вечеринки под выдуманным предлогом: якобы утром ей «надо починить машину».
Около десяти вечера раздались призывы отправиться в круглосуточный клуб на Кингс-Кросс – в основном со стороны вновь прибывшего стажера, которого Лола уже вовсю обхаживала. Однако к четверти двенадцатого никто его так и не поддержал. Эдди и Мире пора было возвращаться домой, чтобы отпустить няню. Наблюдая за ритмичным движением их челюстей, я с ужасом представляла ожидающую их нервную, бессонную ночь. Лола и ветеринар удалились на поиски «винного бара», иначе говоря – какого-нибудь темного места, где можно будет нести друг другу пьяную чепуху, пока один из них не сделает первый шаг, и они не займутся петтингом на диванчике. Я не возражала, так как сама уже хотела отправиться на боковую. Я обняла на прощание оставшихся гостей и не вполне трезво призналась всем в любви.
Дома я прослушала половину эпизода любимого на текущий момент подкаста (забавные истории о серийных убийцах-женщинах), смыла тушь с ресниц, почистила зубы нитью и щеткой. Потом поставила новый старый томик «Свадеб в Троицу» на книжную полку, а китайское денежное дерево – на каминную. Я чувствовала себя необычайно приподнято. В тот августовский вечер, в первые часы второго дня тридцать третьего года моей жизни, мне казалось, что все случайные мелочи давным-давно складывались так, чтобы совпасть в этом моменте.
Я легла в постель и впервые в жизни скачала приложение для знакомств. Лола, ветеран в этом деле, рекомендовала «Линкс» (иконка с силуэтом дикой кошки): по ее словам, у них был самый большой выбор подходящих мужчин и лучшие показатели по совпадениям для долгосрочных отношений.
Я заполнила раздел «Обо мне»: Нина Дин, 32 года, кулинарный писатель. Местонахождение: Арчвэй, Лондон. Ищу: любовь и идеальную булочку с изюмом. Я загрузила несколько фотографий и вскоре уснула.
Так, тридцать второй день рождения, самый заурядный из всех возможных, чудесным образом положил начало самому странному году моей жизни.
Часть первая
Наше воображение, а не другой человек, несет ответственность за любовь.
1
Решение родителей переселиться из Восточного Лондона в северный пригород, когда мне исполнилось десять лет, было исключительно утилитарным. Объясняя свой переезд, они неизменно ссылались на практичность: здесь было немного безопаснее и просторнее и в то же время близко к городу, школам и большинству автомагистралей. Они говорили о переезде в Пиннер, как о поиске гостиницы неподалеку от аэропорта для раннего вылета – удобно, анонимно, без суеты, ничего примечательного, зато функционально. Ничто в месте проживания не дарило родителям эстетического удовольствия или поводов для гордости: ни пейзаж, ни история, ни парки, ни архитектура, ни сообщество, ни культура. Они жили в пригороде, потому что отсюда до всего было рукой подать. Их семейный очаг – да, собственно, и вся жизнь – строился вокруг удобства.
В наших спорах Джо часто приводил в качестве аргумента свое северное происхождение – мол, он вырос в рабочей среде, не тешил себя иллюзиями и потому с большей вероятностью был прав. Я терпеть не могла то, как он цинично прикрывался репутацией Йоркшира, эксплуатируя в собственных интересах романтическое наследие шахтеров и болот. В начале наших отношений Джо все время делал вид, что мы выросли в разных галактиках, так как его мама работала парикмахером в Шеффилде, а моя – секретаршей в Харроу. Когда я впервые приехала в гости к его родителям – в скромный дом с тремя спальнями в пригороде Шеффилда, – я поняла, какую ложь мне скормили. Если бы я не знала, что нахожусь в Йоркшире, то поклялась бы, что мы не выезжали дальше границы Лондона и Хартфордшира, где я провела юность. Тихая улочка Джо не отличалась от моей: те же дома с такими же красными крышами. Холодильник так же битком набит фруктовыми йогуртами и замороженным чесночным хлебом. В школьные годы у него был такой же велик, и он колесил на выходных по таким же улицам. Как и меня, его водили в пиццерию в день рождения. Обман раскрылся. «Джо, больше не делай вид, будто нас воспитывали по-разному, – попросила я в поезде на обратном пути. – Хватит притворяться, будто ты вышел из песни Джарвиса Кокера[7] о любви к женщине в фартуке. В тебе от этой песни не больше, чем у меня от “Chas & Dave”[8]. Мы выросли в одинаковых пригородах».
В последние годы меня вдруг потянуло в родные пенаты, где все было так знакомо. Центральные улочки с изобилием дантистов, парикмахеров и букмекерских контор и острым дефицитом независимых кофеен. Долгий путь от вокзала до родительского дома. Женщины с одинаковыми стрижками боб, лысеющие мужчины, подростки в толстовках. Отсутствие индивидуализма, мирное непротивление обыденности. Начало взрослой жизни быстро обернулось собственно взрослой жизнью с ее каждодневным выбором, определяющим, кто я, за кого голосую, кто мой интернет-провайдер. Возвращение на полдня туда, где протекли мои подростковые годы, было сродни короткому отпуску в прошлое. Приезжая в Пиннер, я вновь становилась семнадцатилетней, хотя бы на один день. Я могла делать вид, что мой мир ограничен, выбор не играет особой роли, а впереди простираются бескрайние возможности.
Мама открыла дверь в своей обычной манере: всем видом демонстрируя, что ее отвлекли от массы важных дел. Прижимая переносной домашний телефон к уху плечом, она изобразила
