– Твоя шея пахнет костром, – произнесла я, уткнувшись в нее носом.

– Правда?

– Да, горящими листьями. Обожаю такой запах.

– Пару дней назад я жег костер. Наверное, был в этой одежде.

– Неправда.

– Серьезно, неподалеку от огорода.

– Прекрати, – сказала я и снова его поцеловала.

Мы направились обратно к пабу, теперь темному и закрытому. Подойдя к своему велосипеду, пристегнутому цепью к перилам, Макс поинтересовался, как я доберусь домой (на автобусе), и попросил ему написать (еще один восхитительный патриархальный атрибут).

Он отцепил велосипед, затем повернулся ко мне.

– Я провел прекрасный вечер, Нина, – сказал он и вдруг заключил мое лицо в ладони, будто оно было жемчужиной в раковине. – И я уверен, что женюсь на тебе.

Макс заявил об этом просто, без тени сарказма или преувеличения. Затем перекинул сумку через плечо и сел на велосипед.

– Пока.

Он оттолкнулся от тротуара и уехал.

Знаете, те несколько минут, пока я шла к остановке, я ему верила.

3

Ничто так явно не сигнализирует о разладившейся дружбе, как желание ограничиться совместным походом в кино. Не «ужином и кино», а встречей у «Одеона» на Лестер-сквер за десять минут до намеренно позднего сеанса, быстрым обменом новостями во время трейлеров и предлогом, чтобы уйти сразу после фильма, поскольку все пабы скоро закрываются. Нечто вроде платонических отношений с давним бойфрендом, который больше не привлекает вас в плане секса. Витающее в воздухе, гнетущее чувство какой-то неисправности, пронизанное нежеланием все починить. Впервые за двадцать с лишним лет я изнывала при мысли о встрече с Кэтрин где-либо, кроме кинотеатра за десять минут до начала последнего сеанса.

Но у Кэтрин был маленький ребенок, и вытащить подругу куда-то было намного сложнее, чем сесть на Северную линию и целый час добираться до ее дома возле Тутинг-Бродвей. Казалось, нейтральная территория ее пугает – она использовала окружающую обстановку для оправдания и защиты своего образа жизни, хотя я этого вовсе не просила. Приходя ко мне домой, Кэтрин заявляла, что не может позволить себе половину моих вещей, потому что Оливия их сломает, словно набор разномастных стаканов для виски с «Ибэй» превращал мою убогую квартирку в роскошный отель. Когда мы шли куда-нибудь поужинать, она жаловалась, как ей теперь трудно выбраться из дома, и подчеркивала, какое это для нее наслаждение, тем самым лишая наслаждения меня. А когда мы ходили выпить, подруга вспоминала «прежние попойки», оставшиеся в «далеком прошлом», с таким видом, словно вылечилась от зависимости и теперь вела воспитательные беседы в школах, а не сидела в местном пабе на вечере «мохито: два по цене одного».

Я подошла к серо-зеленой двери в котсуолдском стиле и позвонила. Когда Кэтрин открыла, до меня донесся запах использованных пакетиков для кофемашины и дорогой древесный аромат свечи, который я тут же с тоской опознала как «фиговый лист».

– Спасибо, что пришла, милая! – произнесла Кэтрин мне в волосы, когда мы обнялись. – Наверняка ты не привыкла вставать в такую рань по субботам. Я очень ценю, что ты выбралась сюда ни свет ни заря.

– Сейчас десять часов, – заметила я, снимая джинсовую куртку и вешая ее на крючок в коридоре.

– Да, разумеется! – воскликнула Кэтрин. – Я только хотела сказать, что если бы сама не поднималась так рано из-за Оливии, то дрыхла бы допоздна каждый день.

– Вообще-то, у меня есть работа, – не преминула вставить я.

Ну почему я не пропустила ее комментарий мимо ушей? Пусть бы Кэтрин считала, что бездетная жизнь дает мне право просыпаться в обед и целый день лежать в теплой ванне из молока и меда, обмахиваясь опахалом.

– Конечно, конечно! – засмеялась она.

Я пробыла в прихожей Кэтрин меньше минуты и уже мечтала о темной, уютной тишине двухчасового сеанса в кинотеатре.

Пока она варила кофе, мы немного поболтали об августовской жаре, а затем пошли в гостиную. Внутреннее убранство дома полностью укладывалось в шаблон жилища среднего класса третьей зоны Лондона, но, несмотря на это, мне всегда здесь нравилось. Было нечто обнадеживающее в четко продуманном приглушенном освещении и глубоком мягком диване, в кремово-бежевой цветовой палитре, такой же незатейливой, как тарелка картофельного пюре или рыбных палочек. Место репродукций и плакатов здесь занимали фотографии, запечатлевшие этапы отношений Кэтрин и Марка. Вот они только начали встречаться и пьют сидр из пластиковых стаканчиков на праздновании Дня города. Они вдвоем на пороге своей первой съемной квартиры. Их свадьба, медовый месяц, день рождения Оливии. Возможно, с появлением ребенка только по этим вехам они могли проследить историю своей пары до того, как стали вытирателями детской мордашки и попы? Вот они, наглядные свидетельства прошлого – стоят на каминной полке. В моей квартире фотографий практически не было.

– Оливия, тебе нравится в садике? – спросила я.

По дороге я купила в кондитерской несколько миниатюрных шоколадных пирожных, и малышка уже достигла пика сахарного кайфа. Больше всего в крестнице мне нравилась эта одержимость сладостями – завоевать ее любовь не составляло особого труда.

– Оливия, – оживленно и громко произнесла Кэтрин. – Расскажи тете Нино про садик.

Оливия по-прежнему игнорировала нас и радостно тыкала пальцами в пирожные, не успев прожевать первые два – их она засунула в рот еще до того, как тарелка оказалась на журнальном столике. Кэтрин вздохнула.

– Может, расскажешь о своих друзьях?

– Сколько тебе годиков, Оливия? – спросила я, наклоняясь ближе к румяной, словно яблоко, щечке.

Малышка повернулась ко мне – такая же, как у матери, алебастровая кожа была измазана коричневым кремом.

– Пилозеное, – медленно и твердо произнесла она, будто одержимый демонами ребенок из фильма ужасов.

– Да, – сказала я. – А как дела в садике?

– Пилозеное.

– Хорошо, а какой у тебя любимый цвет?

Оливия отвернулась – игра ей наскучила – и взяла в руки еще одно миниатюрное пирожное, поглаживая его, словно домашнего хомячка.

– Пилозеное.

– Вот бы во взрослой жизни счастье было столь же простым, – сказала я, снова усаживаясь на диван. – Представь, если бы мы получили доступ к такому абсолютному удовольствию.

– Да уж.

– Наверное, приятно осознавать, что можешь полностью контролировать другого человека с помощью сахара. Наслаждайся, пока есть время: в подростковом возрасте место сладостей займут деньги.

– Ужасно, – сказала Кэтрин, подсовывая босые ступни под свои длиннющие ноги и дуя на горячий кофе. – Я использую пирожные и печенье, чтобы улучить время для разговора с друзьями. Это ее отвлекает, но не уверена, что поступаю правильно.

– Все родители так делают.

– Да. По сравнению с другими мы еще неплохо справляемся, – торопливо добавила Кэтрин, вновь являя собой образец идеального материнства после краткого самобичевания.

– А как у тебя дела? – спросила я, щедро отхлебнув кофе.

– Хорошо, и даже есть кое-какие новости. – Она выдержала драматическую паузу. – Я беременна.

Я изобразила полнейшее удивление: восторженный взвизг, отвисшая челюсть, отставленная в сторону кружка и все такое.

– Когда срок?

– В марте.

– Здорово.

– У тебя будет маленький братик или сестричка, да, Оливия? – спросила Кэтрин.

– Молозеное, – безразлично ответила та.

– Нет, никакого мороженого, – вздохнула Кэтрин.

– Пирожное! – Я взяла одно и помахала у крестницы перед лицом. – Смотри, какая вкусняшка. Ты сообщила на работе?

– Еще нет. Вообще-то, я решила не выходить после декретного отпуска, так что надо обставить все очень деликатно.

– Ого, – сказала я. – Здорово. Ищешь другую работу?

– Нет, мы подумываем переехать из Лондона. – Наступила короткая пауза, в течение которой я быстро прокрутила в голове все наши разговоры за последний год, пытаясь вспомнить, говорила ли Кэтрин об этом раньше. – Таким образом, у меня будет возможность хорошенько обдумать, чем я хочу заниматься, став матерью двоих детей.

– Правда?

– Да, мы много раз это обсуждали… Оливия, не ешь обертку, солнышко, она невкусная. – Кэтрин протянула руку и вытащила бумажку из раскрытого рта дочери. – У нас будет больше места, а у детей – нормальное детство.

– Мы выросли в Лондоне. По-твоему, наше детство не было нормальным?

– Мы выросли на самых дальних окраинах пригорода, едва ли их можно назвать Лондоном.

– Мы ведь договорились – если есть красные автобусы, то