мимоходом он всегда старался зайти, чтобы провести время с моей семьей. В течение трех лет с тех пор, как мы виделись в последний раз, он следовал этому распорядку, не удосужившись зайти и поздороваться со мной. Только спустя некоторое время я понял, что заставило его передумать и постучать в мою дверь. Тогда я его не спросил. Лею мы тоже больше не обсуждали. Это была наша негласная договоренность, и нам не пришлось оглашать правила, ведь мы оба знали, в чем они заключаются. И мы снова стали друзьями. Но эта дружба была… другая, потому что когда что-то разбивается и собирается вновь, то оно уже никогда не бывает идеальным, таким, каким было, – появляются трещины и неровности.

– Не знал, что ты приедешь, – сказал я, когда он навестил меня в четвертый раз.

– Я тоже. – Он направился за мной, когда я вошел в дом. – На самом деле у меня не было свободных дней, но я умудрился в последнюю минуту внести изменения для…

«День рождения Леи». Черт. Я закрыл глаза.

– Пива? – перебил я его.

– Холодного. Чертовски жарко.

– Это нормально, учитывая, во что ты одет.

– Вот что значит не жить как отшельник.

Я покачал головой, еще раз взглянув на его темные брюки и рубашку, в которой было жарко даже с закатанными рукавами.

– Все в порядке, Оливер? – Мы вышли на террасу.

– Да. А как у тебя с галереей? – спросил он.

– Не жалуюсь. Это развлекает. Это что-то другое.

Чуть больше года назад я начал работать в той маленькой галерее в Байрон-Бей, в которой когда-то давно мечтал выставить свои работы. И это тоже было связано с обещанием. Но я согласился на ту работу не поэтому, а потому, что… не смог найти причин для отказа. Мне было нечего делать. Мне было скучно. Тишина иногда слишком тяготила. И я подумал, что не помешает время от времени заглядывать сюда и помогать не по графику.

Не ошибся. Это было одно из немногих мудрых решений, принятых за последнее время. Я продолжал иллюстрировать, но стал требовательнее к принимаемым заказам.

Основным условием нормального функционирования галереи является наличие ясного и четкого проекта. Я занимался его составлением, указывая, какое искусство и каких художников мы будем продвигать; это, по сути, было фундаментом, на котором строился бизнес. Владелец, Ханс, был предпринимателем, который время от времени сам заходил к нам и давал мне свободу делать и переделывать все по своему усмотрению, при этом с неизменной поддержкой от руководительницы Сэм, работавшей полный день.

Первые несколько месяцев было трудно, но в итоге у нас появился более определенный, единообразный и целостный каталог благодаря перекликающейся стилистике художников, представленных у нас. Моя работа состояла в том, чтобы искать художников и убеждать их принять участие в нашем проекте, побуждать их устроить первую выставку в Байрон-Бей, а затем Сэм заботилась о поддержании более тесных отношений. Она была хороша в том, что сотрудники называли «поэзией ее работы», возможно, потому что была милой женщиной, матерью троих детей с бесконечным терпением, способной мириться с эго любого тщеславного художника, на что меня совсем не хватало. Я знал, в чем магия этого процесса для Сэм: видеть, как растут молодые перспективные художники, которым мы доверяли, быть в постоянном контакте с ними и, прежде всего, посещать их студии.

Мне все еще не удавалось полностью включиться в работу.

Было что-то… что-то, что сдерживало меня.

– Скольких художников ты сейчас ведешь? – Оливер с любопытством смотрел на меня, ковыряя край этикетки от пива.

– Я? – Я поднял брови. – Ни одного.

– Ты знаешь, о чем я.

– Их ведет Сэм. Я просто нахожу их и заманиваю в галерею.

Мы молчали, пока солнце опускалось за горизонт. Возвращение Оливера в мою жизнь дало мне ложное чувство нормальности, потому что все, конечно, было по-другому. А может, дело было во мне, сильно изменившемся с тех студенческих лет, когда мы были неразлучны. Он по-прежнему был одним из тех, кого я любил больше всего, но у меня было ощущение, что мы постепенно укладывали между собой кирпичи, пока наконец не построили стену. И даже хуже. Что мы разговаривали через эту стену. И что делать это мы начали еще до моих отношений с его сестрой. Эта уверенность в том, что другой человек слушает и кивает, но не понимает тебя до конца не потому, что не хочет, а потому, что не может. И я ненавидел чувствовать эту непостижимость, заполнявшую пространство, когда мы разговаривали, потому что это напоминало мне, что единственным человеком, который, как я чувствовал, видел меня насквозь, слой за слоем, кусочек за кусочком, была девушка вкуса клубники, по которой я так сильно скучал…

5. Лея

Я очень волновалась, когда преподавательница Линда Мартин позвонила мне после урока, чтобы договориться о времени моих занятий. Так что, ожидая в приемной, я не могла перестать грызть ноготь на мизинце. Минутой позже назначенного времени она открыла дверь кабинета и улыбнулась мне. Это меня несколько расслабило. Я была так сосредоточена на учебе, что боялась допустить ошибку на последнем экзамене, снизить средний балл или разочаровать кого-то.

Она села на стул, едва я устроилась за столом.

Я прикусила губу, пытаясь сдержаться, но безуспешно.

– Что же я сделала? – пробормотала я.

Я ненавидела эту часть себя. Импульсивную. Ту, что мешала мне управлять своими эмоциями, контролировать их и мало-помалу переваривать. Ту мою скрытую часть, что однажды ночью заставила меня раздеться перед ним с вопросом, почему он никогда не замечал меня. По какой-то причине это воспоминание продолжало возвращаться ко мне.

– Ты ничего не сделала, Лея. Или сделала. Ты много сделала, и сделала хорошо. – Она открыла папку на столе. Достала несколько фотографий, на которых были изображены мои работы. – Я рекомендовала тебя для участия в выставке, которая состоится через месяц в Ред-Хилле. Думаю, ты идеальная кандидатка, так как подходишь по профилю.

– Вы всерьез это говорите? – Я заморгала, чтобы не расплакаться.

– Это будет отличная возможность. Ты ее заслужила.

– Это… Я не знаю, что сказать, мисс Мартин.

– «Спасибо» будет достаточно. Там предполагается всего три работы, но выставка привлечет много посетителей, а это прекрасно. Что думаешь?

– Думаю, что сейчас закричу от восторга!

Линда Мартин разразилась смехом, и после нескольких кратких комментариев я миллион раз поблагодарила ее, вставая и беря портфель. Выходя из здания факультета, я посмотрела на небо и глубоко вздохнула. Ветер был теплым и приятным. Я подумала о своих родителях, о том, как бы они гордились мной, как бы я хотела разделить с ними этот успех… Потом быстро отыскала свой мобильный телефон среди всякого хлама в маленьком кармане портфеля и набрала Оливера. В нетерпении подождала, пока он не ответил после пятого гудка.

– Ты сидишь? – взволнованно спросила я.

– Я… да, ну, в постели. Лежу. Тебе это подходит?

– Ох, блин, только не говори мне, что ты был с Бегой!

– Давай выкладывай, что ты хотела мне сказать.

– Меня выбрали… я буду выставляться… – Я перевела дыхание. – Всего три работы, но это…

– Охренеть, Лея. – На несколько секунд воцарилась тишина, и я поняла, как взволнован брат. И что он встает с кровати, потому что я услышала его шаги, прежде чем он перевел дыхание. – Ты даже не представляешь, как я горжусь тобой. Поздравляю, малышка.

– Это все благодаря тебе, – прошептала я.

И хотя он отрицал, я знала, что это правда.

Когда три года назад все развалилось, я несколько недель злилась на брата и почти не разговаривала с ним. Так я вела себя поначалу, пока не поняла, что его вины не было. Оливер не принимал решение. Не Оливер все испортил. Оливер не выбирал, каким путем идти. Но в то время я не хотела этого видеть.

Я не хотела признавать, что Аксель сдавался, как только что-то оказывалось выше его сил, что при малейшем осложнении он уходил в сторону, оставляя то, что не мог контролировать,