Я почти уже прожил всю свою жизнь. Думаю, что мне осталось совсем немножко. И жизнь моя очень непроста. Многое в ней было. Даже большая любовь и острая горечь потерь. В сухом остатке я — человек без семьи, без детей, без особого достатка и высокого общественного положения. Работы мои мало кому известны, а имя моё никому и ни о чём не говорит. Но, тем не менее, низкие цены на мои работы привлекают немало народа. Обычно к таким, как я, приходят сразу после похорон. И приносят при этом какие-то фотографии очень плохого качества. Как правило, приходят сыновья уже после завершения всех обрядов и окончания траура. У них на руках всегда несколько фото, на которых изображены их матери. Непонятно в силу каких причин, но каждому из них хочется после того, как его мать покинула этот бренный мир, иметь её красивый портрет. На нём она просто обязана иметь ангельское выражение лица и выглядеть очень счастливой. Может быть, в жизни она и не была идеалом красоты и добра, но именно такой её

хотят видеть на портрете, что мне заказывают. Очень редко, но всё же бывает и так, что заказчик желает иметь парный портрет. Это когда отец и мать рядом. Этакая счастливая пара. На портрете обязательно должна быть изображена идеальная семья, составляющая надёжную основу нашего традиционного общества. Удивительно, но при этом я обычно получаю в своё распоряжение абсолютно несовместимые фотографии матери и отца. Порой с разницей в двадцать-тридцать лет. Вот и приходится мне кого-то старить, а кого-то молодить.

Странно, но даже в эпоху айфонов мало кто снимает стариков. Не хотят люди, чтобы на моих портретах их родители были по-настоящему старыми. Все хотят видеть их молодыми и красивыми. Даже если родители были, скажем так, совсем не красавцами. Но, хозяин — барин. Что заказывают, то я и рисую. При этом лишь объясняю, что портрет маслом — это самый дорогой вид работы. Акрилом гораздо дешевле. И, наконец, самый дешёвый портрет в моём тарифе — это рисунок пастелью. Работаю я быстро. И, как правило, заказчик и я расстаёмся весьма довольными друг другом.

А потом вдруг случилось нечто, неведомое мне тогда. И в результате вся ситуация изменилась в одночасье. Ко мне, почему-то, стали массово приходить абсолютно другие люди. Их появление было полной неожиданностью для меня. Заказы были уже не на родителей, а на сыновей. Однако, в свете того, что я узнал потом, это было вполне закономерно. Таких, как я, обычно называют осколками минувшей эпохи. Интернетчики даже обозначают нас неким специальным термином: «ники — отрицающие». У меня нет компьютера. У меня нет айфона. Есть лишь кнопочный телефон образца прошлого века. Хотя чаще всего я пытаюсь куда-то дозвониться со своего допотопного стационарного телефона. Да, забыл сказать, что телевизора у меня тоже нет. Новости достигают меня только тогда, когда они в какой-то степени могут затронуть лично меня самого.

***

Он приехал ровно в срок. Сразу шагнул в мастерскую, где я стоял за мольбертом. — Что, ещё не готово?

— Да нет. Давно всё готово. Я всё-таки сделал для вас два натюрморта. Один в точности такой, как вы просили. А другой немножко отличается от вашего заказа. Но, по-моему, он тоже хорош. Вам понравится.

— Показывайте.

Он просидел у меня почти два часа. Не проронил ни единого слова. Я спокойно занимался своими делами. Размешивал краски. Писал. Когда наступило время обеда, накрыл на стол. Молча кивнул ему, приглашая на кухню. Мы поели. Готовила мне обычно соседка. Хорошо готовила. Она же и закупала продукты, с вечера согласуя со мной, что же она будет готовить. Когда мы закончили есть и начали пить чай, мужик вдруг каким-то надтреснутым голосом начал говорить.

— Это какая-то мистика. Мы только что съели любимое блюдо моего сына. Я уже три месяца, как его не видел. С того дня, как он покинул мир живых, прошло ровно сорок дней. У меня такое чувство, что то, что вы нарисовали, этот обед и наше чаепитие, по-существу, это какой-то невероятный ритуал прощания с ним. Спасибо вам. Я пойду. Можно всё же я иногда буду захаживать сюда? Просто так. Даже не поговорить. Посидеть. Обещаю, что мешать не буду.

— Конечно же можно.

И он ушёл. Забрал обе картины. В принципе, я считал, что он мог бы мне ничего и не платить. Ведь он меня снабдил холстами и красками почти на целый год. Никогда в жизни у меня не было такого изобилия. Но при этом он оставил мне задаток, равный сумме моего гонорара. Именно поэтому я был ошарашен тогда, когда на следующее утро я обнаружил на том самом стуле, где он сидел, пухлый конверт. Странно. Я не знал ни имени этого человека, ни откуда он. Мне его негде было

искать. И некому было возвращать эти деньги. Этот человек казался мне неким подарком судьбы, неожиданно заглянувшим в мою убогую мастерскую. Просто какая-то почти сумасшедшая, но всё же ставшая реальностью несбыточная мечта нищего художника.

***

Он ушёл. А я ещё долго не мог успокоиться. Он каким-то непонятным образом смог вытащить меня из моего кокона. Ведь я считал его весьма надёжным укрытием. И ничего не хотел знать об окружающем мире. Вот и не знал о нём, уверяя себя в том, что это знание ничего мне не способно дать, кроме боли и разочарования. Хоть укрылся я и не в башне, и не была она из слоновой кости, но всё-таки смог выстроить надёжную стену между собой и окружающим миром. Хотя забор себе я так и не построил, но сооружённые мной виртуальные преграды были надёжнее любых сооружений из камня.

Тем не менее, когда этот необычный гость упомянул имя того знаменитого художника, что так любил писать гранаты, он как будто бы включил некую машину времени и перенёс меня в то время, что я так старался забыть. Мне не очень хотелось возвращаться в моё прошлое. Хотя, вернее будет сказать, что очень-очень хотелось, но я чётко понимал, что мысли об этом способны вконец изничтожить меня. Вот и старался оградить себя от всех этих воспоминаний. Запрещал себе думать о том, что способно принести мне столько боли, что я был бы не в силах её вынести.

Тогда я был студентом художественного учили ща. У нас всегда были неплохие педагоги. Всё, чему они нас обучали, опровергали в своём творчестве художники, чьи имена тогда были у