Шрифт:
Закладка:
– Что молчишь, испугался?
– А ково мне пугаться?
– Не знаю. Так выручишь или кого другого искать?
– Конечно, выручу. А когда надо?
– Да хоть сегодня. Приходи часа через два, а я пока все приготовлю.
– Воды нагрей обязательно, – сказал и поперхнулся от волнения.
– Знаю, не вчера родилась. – И засмеялась.
А он думал, что она не только смеяться, но и улыбаться не умеет. Всегда гордая, с отпугивающим взглядом.
Отдать тозку он не успел, собирался после школы, как договаривались, но получалось, что договор придется нарушить. По-хорошему надо было бы предупредить приятеля, но решил не ходить, вдруг потребует принести, придется объяснять – зачем, для кого? – не говорить же, что его попросила Ольга Шумакова. И матери ничего не сказал. Да и не до него ей было, стояла, процеживала молоко, не заметила, что он как на иголках, только посмеялась, что тетка Лиза убоины принесла и шибко его хвалила. Пока мать стояла к нему спиной, он прихватил тозку и крикнул из сеней, что пошел к пацанам.
Дом Шумаковых стоял на другом конце деревни, с самого края, аж за механическими мастерскими. Отец Ольги после армии работал у старателей, вернулся с деньгами и построился ближе к тайге. Народ его уважал, не считая забулдыг и завистников, все отзывались, что Мишка Шумаков, хоть и бирюк, но мужик правильный и вдобавок самый удачливый охотник в округе. Он утонул в Ангаре четыре года назад. Весной поплыл проверять самоловы, ночью в темноте напоролся на всплывший осенец. Жену успел схватить за фуфайку и перевалить в лодку, а сам подняться не смог. Мотор заглох, лодку отнесло километра на три. Жена в набрякшей мокрой фуфайке едва доплелась до деревни. Тело Шумакова нашли через неделю. Мать от переохлаждения и от горя слегла и за полгода угасла, отмучилась. Говорили, что дочь приезжала на похороны, но он ее не помнил, хотя и приходил на кладбище с родителями, да там вся деревня была. А через год она вернулась насовсем.
Когда подошел к избе, свет горел и на кухне и в горнице. Не успел дернуть за кольцо, а Ольга уже показалась на пороге.
– Проходи, не бойся.
– А чего мне собак бояться, они меня любят.
– Моя не всех любит. Не разувайся.
На печи стояли тазы с горячей водой. В кухне было жарко. И ножи были приготовлены. Четыре штуки, на выбор. Он потрогал пальцем лезвия. Чтобы показать себя матерым мужиком, спросил с усмешкой:
– Брусок в доме имеется?
– Есть, наверное, пойду поищу.
– Ладно, я свой нож принес. Острый, хоть брейся.
– А ты что, уже бреешься?
– Давно, – соврал он и с гордостью протянул ей красивый отцовский нож – не терпелось похвастаться оружием перед женой бандита. Подмывало спросить, за что посадили мужа, но слышал от старших, что об этом спрашивать не принято. Тем более что Ольгу нож не заинтересовал.
При тетке Лизе он чувствовал себя увереннее. Боров у Ольги заупрямился и не захотел выходить на снег из теплой стайки.
– Мужика первый раз увидел, ревнует, наверно. Ты не бойся, Боря – он парень хороший, пойдем, Борюшка, пойдем, похлебки попробуем, вкусная похлебка, – ворковала Ольга. Если б кто-то из посетителей магазина услышал ее, не поверил бы, что ее голос может быть таким мягким.
Когда нервный Боря соблазнился хозяйкиной похлебкой и окунул пятак в кастрюлю, он выстрелил, но боров не упал. И только после второго выстрела в упор дернулся и затих. Он оглянулся на Ольгу, она стояла спиной к нему.
– Не могу смотреть на эту живодерню. Я же целое лето с ним разговаривала, как с другом. Вы, мужики, с ними не общаетесь. Потому вам и проще убивать. Ладно, пошла за водой и чашками.
Когда она вернулась, он уже спустил кровь и раскочегарил паяльную лампу.
С разделкой туши провозились допоздна. Печь топилась весь вечер, и в избе стало как в бане.
– Ты разболакайся, сопреешь в фуфайке-то. Мы еще ужинать будем.
– Может, не стоит, я не голодный.
– Положено после такого дела. Я сейчас убоины нажарю. Матери сказал, куда пошел?
– Вот еще, я давно уже не отчитываюсь.
– Самостоятельный, значит. Это хорошо. Проходи в горницу, магнитофон включи, а я пока мясо жарить поставлю.
В горнице было прибрано. На кровати аккуратной горкой возвышалась пирамида подушек с вышитой думкой наверху. На столе, накрытом белой скатертью, стояли чашки с конфетами, рыжиками и солеными огурцами, а с краю отдельной стопочкой мелкие блюдца.
– Ты почто музыку не заводишь? – крикнула Ольга из кухни.
– Я не знаю, как включить, – сознался он и почувствовал, что краснеет. Стыдно было признаться, что видит эту штуковину первый раз.
Боялся, что станет надсмехаться, а она потрепала по плечу, взяла его руку и ткнула пальцем в клавишу. Закрутилась бобина, но звука не было, только шипение.
– Здесь Высоцкий стоит, может, тебе эстраду?
– Нет, лучше Высоцкого.
– Я тоже его люблю, каждый вечер слушаю. Звук регулируется вот этим колесиком. Потерпи немного, через пару минут будет готово, – забрала тарелки и вернулась на кухню.
А из магнитофона хрипела любимая песня:
Если парень в горах – не ах.
Если сразу раскис – и вниз…
Он попробовал прибавить звук, но сдвинул регулятор слишком далеко. Голос взревел так, что собаки, наверно, всполошились и хозяйка перепугалась. Стал убавлять и сбросил до молчания, еле отрегулировал.
Он три раза смотрел «Вертикаль». Сам певец ему не понравился, хотелось видеть высокого и плечистого, но хриплый голос матерого парня лез в душу и не замолкал, даже когда песня кончалась. За таким парнем хотелось идти. О таком связчике он мечтал, когда отправится на промысел. Заслушавшись, он даже забыл, что на кухне для него готовят ужин. Ольга вошла бесшумно и поставила перед ним горячее пузырящееся мясо, от которого исходил дразнящий дух. Потом достала из шкафа две бутылки красного вина: одну высокую, другую низкую и пузатую. И только после того, как она села напротив, заметил, что успела переодеться в легкое летнее платье. Ольга почувствовала его взгляд и, как бы оправдываясь, пожаловалась:
– Взопрела в
