Шрифт:
Закладка:
Женщина убрала ладони и указала пальцем за спину Мэри, на мирно спящего рядом Николаса.
– Приведи его ко мне. Туда.
Она повела пальцем в воздухе и показала на чащу, ту ее часть, что все дальше отдалялась от города, туда, где было сердце проклятого леса.
Мэри кивнула. Затем решила спросить, как далеко придется идти, но белокожая женщина уже исчезла. Вместе с туманом и вместе с давящей тишиной. Солнце вернулось на свое место. Заскрипели деревья, где-то высоко над головой закричали птицы. На руках Мэри остались красные следы. Если принюхаться, то можно было поймать едва ощутимые нотки железа.
Внезапно послышался окрик. С той стороны, где была топь. Где-то за ней выкрикнули имя Николаса, а то, в свою очередь, эхом разнеслось по лесу. Эхо, имеющее голос отца, исказилось, обрело неприятные, до ужаса пугающие черты.
Мэри покосилась на брата. Он уже сидел, обняв колени, и вглядывался вдаль. Мэри приложила палец к губам, прошипела нечто неразборчивое. Постаралась сделать такой взгляд, какой был бы у отца. Строгий, тяжелый и угрожающий. Это было несложно. Меньше всего она хотела, чтобы Николас ответил. Возможно получилось не точь в точь, но Николас помрачнел и, как бы отвечая, повторил жест и приложил палец к губам. Если отец их нагонит, то убьет, прошептала Мэри.
Нужно было идти дальше. По эху сложно сказать насколько отец далеко. Да и почему кричит. Может его одолело отчаяние из-за потери любимого сына. А может он нашел их след, идет по нему, решил, что Николас отзовется. Все таки он знал, как выслеживать испуганное, измученное зверье.
Мэри чуть ли не силой подняла брата на ноги. Шли они медленно. Казалось за целую вечность ушли от топи не дальше сотни метров. Николас все больше отставал, громко сопел, стонал и в какой-то момент попросту замер на месте. Чтобы Мэри не сказала, он не слушал ее. Такие капризы всегда раздражали. Хотелось выбить их. С трудом сдерживая пробудившиеся эмоции, Мэри взяла брата за руку. Сжала ее так сильно, что захрустели пальцы, но Николас выдернул ладонь. Внутри вспыхнул пожар и дым застелил глаза. Мэри увидела, будто со стороны, как ударила брата по щеке с такой силой, что его голова неестественно повернулась. Ладонь болела. Мэри прижала ее к груди. К тому месту, где образовалась зияющая дыра. Дыру тут же заполнила кипящая смесь стыда и жалости. Но было кое-что еще… Должно быть, когда отец бил Мэри, она выглядела также глупо, как Николас сейчас. Это несуразное движение головы и пошатывающееся тело. И, наверное, он испытывал такое же наслаждение, которое испытала Мэри.
Еще некоторое время мысли в голове были похожи на кашу, а в висках стучала кровь. Стало легче после того, как Мэри несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Николас все это время неподвижно стоял рядом и смотрел под ноги. Интересно, было ли ему стыдно. Ей – да. Совсем немного. Мэри подумала, что стыдно было перед братом за причиненную боль. Но это не так. Стыдно было за то, что ей хотелось большего. Будто бы ее очень долго мучала жажда, так долго, что высохла даже слюна, но, наконец-то, она нашла несколько капель воды. Их едва хватило, чтобы напиться.
Мэри показалось, что Николас вот-вот заплачет, тогда его услышит отец, а то и убежит, спрячется где-нибудь, да так, что не найдешь. Мэри приобняла брата и легонько потрепала его по голове. Как мама.
Пока они шли через топь, колючий кустарник порвал юбку. Мэри заметила это и остановилась. Небольшим усилием ей удалось оторвать от изорванной юбки четыре больших куска ткани. То, что осталось, прикрывало бедра, но совсем не скрывало шрамы на ногах. Мэри обмотала тряпками стопы брата и туго завязала ткань. Затем точно также обмотала свои ноги.
Слабо верилось, что такая самодельная обувь долго продержится, но всяко лучше, чем босиком. Хотя бы не так больно. Неприятно и тяжело – ткань впитывала кровь и влагу, и цеплялась за ветки и корни, но уже не так больно. Мэри взяла брата за руку и крепко сжала, на этот раз он не пытался вырваться.
Лес менялся. Обычно изменения неуловимы, но если приглядеться, они становятся очевидны. Только у города лес был похож на привычный лес, в глубине же он был совсем другим, непривычным, невероятном, будто из грез. Первым, что заметила Мэри, были цветы. Обычно они растут недели и месяцы, но тут хватило одного мгновения. Прямо на глазах цветок пророс из земли, распустился, лепестки опали, цветок завял и сгнил. Так повторялось раз за разом. Деревья тоже менялись, становясь все выше и выше. Они совершенно беззвучно двигались и наклонялись, будто от сильного урагана, будто боролись друг с другом и танцевали.
Вслед мыслям об урагане поднялся ветер. С собой он принес слабый терпкий аромат. Так пахли волосы белокожей женщины. Такой аромат был у духов, которыми изредка пользовалась мама. Это было очень давно, но сколько бы времени не прошло, аромат настолько въелся в память, что забыть его невозможно. Важнейшая драгоценность, оставшаяся после маминой смерти. Запах, так сильно отличающийся от вони навоза. Мэри всегда хотела примерить их. Но не решалась. Сделай она это, отец ее попросту убил бы.
Мэри наслаждалась родным запахом. Это был знак. Она почти дошла. Дороги назад больше нет. Раньше тоже не было. Даже тогда, когда Мэри очень захотелось вернуться. Глупо думать, что отец ее простит. Он никогда этого не сделает. Может быть скажет так вслух, но внутри все равно продолжит ненавидеть. А она его. Придется и дальше так жить: готовить еду, штопать одежду, стирать, работать в огороде, пока ненависть плесенью будет разрастаться все больше, пока, наконец, не заполнит все и вся. Размышления об этом увели мысли так далеко, что Мэри показалось, будто она поднялась над землей, как белокожая женщина. Оставив далеко внизу и брата и отца.
Вопль вырвал Мэри из наваждения. Слишком резко, чтобы сразу понять что происходит. В сумятице она пыталась зацепиться за все, что видела. Появившаяся перед ней тропинка. Кружащие в небе птицы. Перекошенное от ужаса лицо брата. И вопль. Кричал Николас. Он смотрел на череп, так сильно
