Чья-то теплая рука ложится на плечо. Вздрагиваю от неожиданности и сажусь, судорожно прижимая к себе мамин платок. Рядом сидит соседка, Виктория. Видно, я забыла закрыть дверь. С минуту мы смотрим друг на друга молча, а потом она обнимает меня, тянет к себе, как маленькую, и качает из стороны в сторону, прижимая к своему плечу мою растрепанную голову.

— Тише, тише…

Крик срывается на рыдания, переходит в тихие всхлипы, в одно сплошное, бесконечное и беспросветное “Почему? За что?..”

— Она не могла тебя навещать последний месяц. Она писала тебе письма, но не отправляла. Да и не только тебе… Их тут десятки неотправленных, — Виктория передает мне тонкий планшет в потертом сером чехле.

Мои руки дрожат слишком сильно, и Вика благоразумно кладет планшет на пол. Неотправленные письма и едва уловимый запах сладких духов — вот и все…

— Как? Когда?

Сил больше ни на что не хватает.

— От лечебного центра она отказывалась. Не хотела, чтобы ты видела ее такой, — я сижу с закрытыми глазами, а голос Виктории отдаляется, ее шаги слышны на кухне. Снова грохот посуды, писк электронных шкафчиков, запах чая, но квартира не оживает. Оживает внутри меня боль. — Она всегда была сильной, веселой. Как и дед твой, да… Я его помню. Я их всех на всю жизнь запомню, — где-то за стеной вздыхает Виктория. А у меня больше нет сил плакать, и, уткнувшись лицом в тот же шарфик, я, кажется, засыпаю, опустошенная и обессилевшая от горя.

Сквозь сон чувствую, как Виктория укрывает меня пледом с дивана, ставит рядом стакан с водой и уходит, закрыв за собой дверь — в гулкой тишине коротко пиликает датчик замка. И квартира снова замирает, погружаясь в темноту и мертвую, бессмысленную и жестокую тишину. Мне холодно.

Мысль 2

Ночью поздравления с освобождением из лечебного центра продолжали сыпаться — вместе с моими волосами, которых опять на полу остается целое море. Надо же, курс вроде давно остался позади, а волосы и брови до сих пор выпадают, хоть и растут новые гуще. Мне даже в зеркало смотреть не хочется, да и не до своего отражения теперь. Отключаю телефон, запираю пустую квартиру изнутри и долго брожу кругами туда-сюда, из комнаты в комнату, молча и бесцельно. Пинаю, что попадается под ноги, утыкаюсь лбом в холодные стены, снова кричу, снова реву. Не могу найти в себе силы включить мамин планшет, но однажды это все-таки надо сделать.

Самые близкие, самые родные и хорошие всегда уходят так рано! Мама… Мама, дедушка, старший брат Олег. Его нет с нами уже давно, а со смерти дедушки прошло достаточно времени, но, стоит о них вспомнить, как снова становится по-прежнему больно. И боль эта старше меня, она появилась задолго до моего рождения на свет — такая долгая, тоскливая и безнадежная, непрерывно колющая под сердцем.

Не помню, как прошло полдня. Кажется, я искала какую-то информацию про Цитадель, но вместо этого нашла, как обычно, лишь название и список баз. Засекречено даже руководство, местоположение, внешний вид. Информация про вступительные испытания… Что-то из этого проходил Тимур. Летние и зимние наборы не отличаются. На секунду думаю: а что, если… Но нет. Глупая, случайная да и, к тому же, совсем нереалистичная мысль.

Решительно открываю мамин планшет и захожу в почту. Так и есть: целый лист неотправленных писем. Половина из них — мне. Нет, пожалуй, это потом, сейчас слишком…

Любопытство пересиливает горечь. И мне становится немного легче, кажется, будто сквозь черно-белые безжизненные строки я слышу ее голос, такой родной, теплый и мягкий.

“Дорогая моя девочка! Любимое солнышко!

Как ты там?

Осталось совсем немного, врачи вот-вот проведут последние обследования и отпустят тебя домой. Я очень жду, ты не представляешь, как. Помнишь, когда-то мы с дедушкой приезжали тебя забирать, а потом уехали отмечать Новый год? Так давно это было! А я все помню, представляешь? В следующем году мы обязательно встретим праздник вместе. Я очень на это надеюсь, хотя надежды уже почти нет. Я сама отказалась от нее. Поэтому вряд ли смогу отправить тебе это письмо…

Но не будем о грустном. На дворе уже весна, солнце греет совсем по-летнему, мы даже сквозь защитный купол каждый день чувствуем тепло. И каждый день я думаю о том, как ты будешь ему радоваться. Ты ведь так любишь лето, моя хорошая. Немного поправишься — и снова будешь бегать босиком, гулять в лесу до ночи, я даже отпущу тебя на ночевку к Даше. Я знаю, ты давно хотела. И неважно, что тебе скоро восемнадцать — маленький ребенок, которому вечно не хватает любви, ласки и тепла, живет в каждом из нас, сколько бы ни прошло лет.

Представляешь, потеряла рецепт твоих любимых шоколадных кексов. Ну что ж, придется импровизировать. Я так давно не пела за готовкой, потому что не радовалась так ничему, кроме как твоему возвращению. Ты наполняешь мою жизнь смыслом, радостью и светом. Я каждый день прошу небеса за тебя и жду, когда мы наконец обнимемся.

Прости, дорогая, что не могу к тебе приехать. Последнее время очень плохо себя чувствую, едва встаю с постели. А надо жить, надо работать, надо улыбаться. Ведь ничего еще не кончено. Восемь лет назад мы тоже так думали, но все проходит — пройдет и это.

Нет, пожалуй, я все-таки не буду отправлять это письмо. Кажется, что уже силой выдавливаю из себя радостные строки. Скучаю по тебе, котенок. Очень надеюсь, что увидимся.

Крепко обнимаю.

Мама”

Сообщение сохранено как черновик

Слез у меня больше не осталось. За ночь я выплакала их все, но сейчас одна-единственная капля, обжигая горечью губы, сползла и упала на экран. Буквы расплылись и запрыгали перед глазами, но я, закусив губу, закрыла письмо, дышащее теплом и светом. Остальные были на него очень похожи, и я решила, что прочитаю их позже, но часть была адресована кому-то другому. Адрес незнакомый, почти все отправлены и доставлены, но ни на одно нет ответа.

“Здравствуйте, Сергей Иванович.

Извините за беспокойство в очередной раз. Который день гадаю, почему столько писем — и ни одного ответа, надеюсь, я ничем не успела вас обидеть. До сих пор поверить не могу, что прошло уже почти пятнадцать лет с тех пор, как вы ушли. Очень скучаю по вас, по Юльке, по Сене и Дмитрию. Вы были