Я была у него только один раз и убежала. У меня в прошлом году заболела голова, я пожаловалась на уроке английского, а учительница возьми и отведи меня к фельдшеру, потому что в тот день все подряд врали про голову, и ей это надоело.

Я к тому времени про фельдшера уже всё знала. Но когда оказалась вблизи, почувствовала густой запах лекарств, увидела его странное, темно-желтое лицо с большим количеством выбоин и пятен, как будто на его лице пробовали разные техники грима (я видела такие фотографии в Сети), услышала хриплый булькающий голос, то нервы мои сдали.

Он сказал: «Раздевайся!» Я кивнула, наклонилась, как будто чтобы снять туфли. Он стоял рядом, не отходил. Тогда я на самом деле сняла туфли, стала копаться, расстегивать блузку. А он, убедившись, что всё в порядке, отошел к столику, чтобы взять какие-то инструменты – загремел чем-то, залязгал… Зачем нормальному врачу лязгающие инструменты, если ты жалуешься на боль в висках? А я подхватила туфли и рванулась к двери. Конечно, он бросился за мной. Но шансов у него не было, я оказалась гораздо проворнее.

Мы часто в театре делаем такие упражнения – бегаем по нашему залу и ловим друг друга. Валерий Викторович говорит, что это развивает внимание и чувство партнера и что все великие актеры так начинали свою карьеру – часами ловили друг друга на занятиях по актерскому мастерству, вырабатывали «чувство локтя». Фельдшер булькал и хрипел мне вслед, но я, не оборачиваясь, понеслась по коридору, и поймать он меня не смог. Тогда я еще могла нестись как ветер. А теперь – только представлять, что я перышко и лечу.

Поэтому на вопрос Нины Ивановны, не отвести ли меня к врачу, я помотала головой.

– Не понимаю языка глухонемых, – четко отрезала Нина Ивановна.

– Нет, – ответила я как можно более нормально, чтобы она перестала думать, что со мной что-то не в порядке.

– Хорошо, – кивнула Нина Ивановна.

На мое счастье, она решила провести на этом уроке тест, а тест – это святое, она сама всегда так говорит. Тест отменяет все войны, скандалы, разбирательства. Тест на время примиряет врагов, потому что у Нины Ивановны пересдать нельзя. По всем предметам можно, а по русскому – нельзя. А у нас есть люди, которые и сами убьются за свои пятерки, и других убьют. Как будто от их пятерки зависит будущее планеты, так говорит мой папа. Мы с Вовой учимся на двоих на четыре с плюсом. Когда Вова еще учился в школе, он маме на вопрос «Как оценки?» всегда отвечал: «Три-и-и… четы-ы-ре… пять!!!» И мама смеялась. У Вовы в школе пять было только по физкультуре. А у меня – по математике, несмотря на мое увлечение театром, и еще по литературе, потому что я обычно читаю сами произведения, а не краткое содержание, и Нина Ивановна это ценит.

Мама не очень переживает о наших пятерках, особенно о моих, ее больше волнует, чтобы Вова удержался в своем «универе». Он не смог поступить на бюджет, потому что экзамены в школе сдал плохо. Но нашел «универ», где был совсем низкий проходной балл и небольшая оплата. Туда ездить неудобно и нет общежития, но ему и не надо. Зато есть военная кафедра для тех, кто сможет на нее поступить – пробежит на время, отожмется. Вова собирается следующим летом начать тренироваться. Иначе его после учебы заберут в армию. А Вова, по мнению мамы, совершенно не готов взять в руки оружие. Это тоже старый спор мамы с папой.

Папа настаивает, что Вова должен «стать мужиком», послужить, помаяться в казарме. Сам папа служил, причем в морской пехоте, и забыть этого не может. У нас висит папина фотография в форме и раз в год он встречается с товарищами, чтобы «вспомнить, вздрогнуть и обмыть», как выражается папа. Но мама говорит, что времена другие, что всё очень страшно и что папа ради красного словца готов рисковать сыном.

Я понимаю, что истина, как обычно, в их спорах где-то посередине, но середину эту определить не могу. Я знаю, что когда я найду, пойму и сформулирую середину в родительских спорах, я стану взрослой. И тогда уже никто мне не сможет сказать: «Сядь и сиди молча!» или «У нас вообще-то пост, не надо пялиться на мясо!.. Ты забыла, что сегодня среда? Какой еще омлет? Постный день!», или: «Я решила Валерию Викторовичу сказать правду о твоей ноге, зачем лгать хорошему человеку!» Может показаться, что я всё время спорю именно с мамой. Или это так и есть? С папой легче, потому что папа проще относится ко многим вещам и не вникает так глубоко, как мама.

Когда я была младше, некоторые родственники и знакомые родителей постоянно задавали мне два вопроса: кем я хочу быть и кого больше люблю, маму или папу. Наверное, они просто не знали, о чем еще спросить. До какого-то времени я пыталась отвечать, хотя оба эти вопроса очень сложные и очень странные. А потом перестала. Вдруг поняла, что не важно, кем я хочу стать. Вряд ли меня спросят об этом, когда надо будет поступать. И ответить честно, кого я люблю больше, я тоже не могу. Потому что иногда я больше люблю маму, когда меня отсылали летом в лагерь, или родители уезжают на выходные на дачу, оставляют нас с Вовой одних, я с самого первого дня начинаю скучать почему-то именно о маме. А когда я дома, то, конечно, я больше люблю папу, потому что он меня не пилит, не ругает, не заставляет поститься, молиться, не подходит сзади с внезапными проверками и не отнимает телефон на два дня, застав меня с ним в неположенное время, когда я должна делать уроки.

Хотя у меня в телефоне даже нет Интернета, я могу лишь писать смс Норе Иванян и читать ее длинные, путаные ответы, в которых она рассказывает о своей непростой жизни отличницы и дает мне советы. Я знаю, что она всегда относилась ко мне искренне, когда я всё свободное время проводила в нашем театре и училась так себе, и сейчас, когда я вдруг стала пугалом для наших мальчиков и кошмаром для самой себя, она наверняка будет на моей стороне.

После русского, который закончился как-то неожиданно (почти никто не успел доделать тест, и Нина Ивановна, заранее отругав нас за неисправляемые двойки, которые снизят ей самой зарплату,