Удивительно, но она так покраснела, будто не просто разозлилась, но и какое-то ещё чувство занимало её. К сожалению (или к счастью?), она не наследница, и я не могу прочитать её. А было бы интересно.

– Причём здесь самоуважение? – парировал Захария. – У меня оно и до путешествия было.

– Ты бегаешь за девчонкой, которая на тебя даже не смотрит, какая тут гордость? – злобно пробормотала она себе под нос.

– Видимо, ты не понимаешь смысл слова «самоуважение». У меня есть жизнь, помимо Доминики. Рыбная ловля – дело моей семьи…

– Если ты это разовьёшь, тебе не нужна будет Доминика, которая будет с тобой, только если ты станешь богатым.

Кажется, спор выходил из-под контроля: друзья смотрели друг на друга так, будто готовы вот-вот подраться. Я открыл было рот, чтобы что-то сказать (что – я бы придумал на ходу), но Мира опередила меня:

– Что же тогда самоуважение для тебя, Гили? – тихо и даже немного в шутку спросила она. – Что ты хочешь делать после того, как мы закончим?

– О-о-о! Для меня жизнь – это не просто тили-тили-тесто, – указала пальчиком она. – Нет-нет-нет. Жизнь – это столько возможностей! Она у нас одна, и надо использовать её всю, без остатка. Я хочу увидеть всё!

– Всё? В смысле всё? – не понял я.

– Весь мир. Все страны, когда они преобразятся. Обскакать их целиком – от самого севера до самого юга. Наконец-то выбраться на свободу!

– Я бы тоже хотела, – отозвалась вдруг Мира. – Особенно узнать свою Родину. Свою страну. Каждый город, каждую деревню, каждого зверолюда.

– И я бы хотел… – ответил я, не зная кому: Гили или Мире. Возможно, всем и сразу.

Захария же усмехнулся в ответ на наши слова.

– Могу прокатить вас на кораблике, так и быть.

На этих словах он посмотрел на Гили и расплылся в улыбке. Редко увидишь такого мягкого Захарию! А та спрятала взгляд.

– К слову о кораблике… – вдруг пробормотал друг, спешно поднимаясь с земли. – Смотрите!

Он указал пальцем вдаль, куда-то за мою спину. Мы с Мирой обернулись: кажется, в море загорелся огонёк. И этот крохотный, дрожащий, поглощаемый тьмой огонёк приближался к нам.

* * *

Мы сбежали к берегу, спотыкаясь. Под ногами летели камни и рыхлилась почва. Мерный шум волн сменялся частым и громким дыханием.

Вот-вот, и мы здесь – вязнем во влажном холодном песке. Я прикрыл Миру рукой, но та слегка опустила её: она и сама может за себя постоять. Всё время забываю об этом. Захария и Гили же остались позади.

Огонёк подбирался всё ближе. Теперь он выдавал владельца: в старой лодке уютно уселось нечто круглое, как будто распушённое, в тёмном плаще, который вздымался и опускался, увеличивая и уменьшая фигуру внутри. Мы по-прежнему отстранённо отступали от огня сферы-светоча, оставаясь в тени. Владелец же словно не обращал на нас внимания.

Спустя некоторое время лодка прибилась к берегу, плотно в него врываясь. Фигура закопошилась, и, кажется, послышалось негромкое кряхтение вместе с… уханьем?

Обернувшись к Мире и друзьям, я не увидел в них чего-либо, кроме замешательства. Уши Миры стояли торчком: она явно пыталась понять, кто перед ней.

– Кажется… ему или ей нужна помощь.

Я понял намёк, выходя на свет первым. Сердце волнительно билось: кого же нам послала судьба? Тихо и осторожно я подобрался к лодочнику и попытался вглядеться. Плащ полностью скрывал фигуру, только пышно вздымаясь и опускаясь и плавно вертясь из стороны в сторону, как юбка эллиадского платья.

Наконец, собравшись, я протянул дрожащую руку фигуре. И та проговорила:

– Спасибо.

Женский хриплый голос. Старуха? Наверное, в шубе или накидке. Птицелюду вряд ли понадобилась бы лодка: до острова можно добраться и на крыльях.

Но мои догадки испарились, стоило мне коснуться… чего-то холодного под плащом. На ощупь… как металл?

Наконец я достал пожилую женщину (или людку?) из лодки, едва не перевернув последнюю кверху дном. Я поставил незнакомку на твёрдую землю, уравновесив. Женщина благодарно кивнула.

– Некрылатые… Как же давно я не видела вас. Прошли века… Как другая жизнь.

Я понял только, что она говорила на… странном языке. Мира и Гили переглянулись с Захарией. Неужели это наречие понимали мы все? И неужели существо, стоящее перед нами, было старше любого, кого я когда-либо встречал? Она пережила войны!..

– Кто… вы? – задал я самый важный вопрос.

– Моё имя Карунава. Возможно, оно бы что-то сказало вашим предкам, но вы наверняка забыли о Войне на Небесах.

Она наконец откинула капюшон. Я изумлённо отступил: птицелюдка! И не просто птицелюдка, а почти птица. Всё её тело как большая перьевая шуба. Вот что так ширилось и узилось под плащом! Я также быстро понял, что, кажется, вёл я её за одно из крыльев – железное, больше похожее на древний механизм, о которых я слышал только в легендах.

Лицо же у незнакомки – человеческое, морщинистое… Она как огромная сова, лицо которой обрамляли перья в узоре сердца. Со снежными бровями пожилая птицелюдка казалась будто не от мира сего.

– Мы не забыли, сударыня Карунава, – строго проговорила Мира за моей спиной. – Мы потомки Трёх войн и теперь живём в их последствиях. И хотим их обернуть вспять.

– Это прекрасно, – вдруг невесело улыбнулась та самая Карунава. – Прекрасно, что вы хотите, чтобы мир цвёл, как прежде. Он так долго вял… так болезненно.

– И вы всё это видели… – произнёс я будто сам не свой.

Больше семисот лет прошло… Она пережила Три Войны, видела разрушение мира…

– Вы породили это! – вдруг выскочила к нам Гили. – Вы, кто жил тогда, это начали. Всё увяло из-за вас, если бы не…

– Гили, в большинстве случаев война не выбор, а принуждение, – поправил её Захария. – Ты не можешь говорить о том, чего никогда не видела и чего никогда не испытывала.

– В нашем путешествии я увидела достаточно, – бросила она, отворачиваясь.

Карунава опустила глаза. По её потустороннему взгляду сложно было понять, что она испытывала в этот момент.

– Мне жаль. Очень жаль.

Я опешил. Гили была права? Или птицелюдка просто хотела нас успокоить?

– Однажды я ошиблась, – продолжила она. – И я видела последствия своих ошибок. Каждый день, каждую ночь я думала о них и не знала, как их исправить. Как попросить прощения у мира и у каждого его жителя. Но мне не удалось придумать. Я могу только попросить прощения у вас четверых – единственных некрылатых, которых я видела за много лет.

Её рассказ… Что-то крутилось на языке, но что? Я пытался ухватиться за нить воспоминаний, но не выходило. Я явно читал об этом, явно изучал перед путешествием…

– Ладно уж, – отмахнулась Гили. – Поздно говорить о прошлом, случилось и случилось.

– Спасибо, зверолюдка из гордого племени Лошадей. Надеюсь, все вы меня простите. В последний раз.

Мира и Захария, переглянувшись, кивнули. Я же протянул Карунаве руку.

– Что это значит? – спросила она.

– Я хочу помочь вам. Вы ведь не просто так приплыли на этот остров, верно?

Глаза её сверкнули – вновь потусторонне. Кажется, на мгновение я увидел в них надежду, но отмёл догадки: с этой птицей нельзя знать наверняка.

Спустя мгновение сомнений Карунава протянула мне металлическое крыло. И после этого мы пошли наверх по склону. Молча. Видно, каждый думал о своём. Я же поддерживал Карунаву: весила она на самом деле совсем немного. Видимо, она лишь казалась круглой из-за пышных перьев. В её снежных перьях не была заметна седина, и лишь полоски морщин на лице выдавали старость Карунавы.

Вскоре мы добрались до пят изваяния Создательницы. Только тогда я заметил длинные деревянные колышки и камни с какими-то надписями у самого подножия статуи. Больше всего это походило на могилу.

– Оставь меня здесь, пожалуйста, – прервала молчание Карунава, и я отпустил её.

Она долго смотрела на колья и камни, пока мы в тишине ждали её объяснений. И Карунава объяснила:

– Тут лежит единственный, кого я по-особому любила. Всю жизнь. Он подарил свободу от тирании Островам Уса. Его имя вам вряд ли знакомо. Но для крылатых это значит дозволение жить. Без него