Шрифт:
Закладка:
Дом Третьяковых. 1880-с гг.
В. М. Максимов. Сад при доме Третьяковых. Этюд. 1877.
Лет семи и я стал бывать в Кунцеве, - Вера Николаевна Третьякова [8] брала меня и моего брата с собой на все лето. Мы играли там с детьми Третьяковых. [9] Иногда Павел Михайлович заставлял нас чистить дорожки, выпалывать сорную траву на грядах. В такой работе он и сам иногда принимал участие: разметал дорожки, поливал цветы. И детей своих заставлял делать то же. Я так понимаю: он не любил праздности, ему неприятен был вид бездельного человека. Я никогда не видел, чтобы он проводил время праздно.
В воскресенье он оставался на даче, но обычно после завтрака брал маленький чемодан с бутербродами, бутылкой молока и книгами, один уходил в лес до вечера и, забившись в глушь, весь день читал.
Своей дачи в Кунцеве у Третьяковых не было; они нанимали какую-нибудь дачу в Солдатенковском парке - с большими цветниками, с массой деревьев. Кунцево мне тогда казалось сказочным местом - так много цветов росло возле дач и так красив был парк над Москвой-рекой.
Мне было пять-шесть лет, когда Павел Михайлович решил сделать первую пристройку к дому - галерею только для картин. Он боялся, что в доме может случиться пожар, - Тогда картины погибнут. Галерею строил зять Третьяковых, архитектор Каминский. [10] Часть сада была вырублена, и в одно лето выросло двухэтажное здание с двумя обширными залами. Все картины из жилого дома были перенесены в эти залы. В залах были поставлены переборки, так как стен для картин уже не хватало. [11]
Всю переноску и развеску картин сделал мой отец с рабочими лично. Я целыми днями вертелся возле него, для меня эта переноска была веселой забавой. Иной раз я подавал рабочим молоток и гвозди.
Павел Михайлович в эти дни был очень доволен, часто приходил из конторы поглядеть, как идет дело. В новые залы было устроено три входа: один - со двора через сад для посетителей, другой - в нижнем этаже из внутренних комнат самого Павла Михайловича и третий - во втором этаже из столовой для семьи и гостей.
С 1873 года галерея была открыта для всех граждан, тогда как прежде осмотр картин допускался лишь с особого разрешения Павла Михайловича. И понятно: неудобно было пускать всех подряд в семейные комнаты дома. [12]
Каждый посетитель входил с Лаврушинского переулка сначала во двор, потом через калитку в сад, а из сада в галерею. Посетителей встречал мой отец и пропускал в залы. Работы и заботы тогда отцу моему было достаточно. Он уже занимался только картинами, ничем больше. А картин в эти годы покупалось много. [13] В нижнем этаже жилого дома Павел Михайлович отвел одну из трех своих комнат для обработки картин перед тем, как их вешать в галерее. В этой комнате картина вставлялась в раму, застеклялась, иногда промывалась…
Посетителей в галерее первое время было очень мало. Обычно было так: отец впустит посетителя в галерею, а сам уйдет в комнату пригонять раму или еще что делать. Посетитель ходит по залам совсем один. Иногда отец позовет меня и скажет:
- Беги-ка, Коля, посмотри, что гость там делает.
И я бежал в залы смотреть на гостя, потом опять к отцу:
- Дядя смотрит картинку наверху.
Перед уходом посетитель звонил у двери в колокольчик, приходил мой отец и выпускал его.
Прошло только шесть лет, и Павел Михайлович решил перестроить новые залы, потому что в них оказалось мало света. Опять во дворе и в саду появилась масса кирпичей, бревен, извести. Зал верхнего этажа имел окна только под потолком.
А картины висели в два-три ряда, и свет из окон падал так, что трудно было рассмотреть верхний ряд. Павел Михайлович распорядился заделать окна, а свет дать через стеклянный потолок и стеклянную крышу. [14]
Когда после перестройки картины опять были повешены, они намного выиграли, и место для развески картин увеличилось.
- Вот теперь у нас настоящая галерея, как я видел за границей! - говорил хозяин, очень довольный перестройкой. - Только опять тесно; уже некуда вешать, скоро еще строить придется.
В самом деле, картин становилось больше и больше. Картины скупались в Москве, в Петербурге; Павел Михайлович сам их привозил с выставок из Петербурга, ему присылали из магазинов, иногда художники и владельцы приносили сами. Отец мой то и дело ездил в Петербург или в мастерские художников в Москве за новыми и новыми картинами.
В доме Третьяковых и в галерее все чаще и чаще стали появляться художники. Конечно, я тогда еще многих не знал по имени, но видел, с каким почтением говорили о художниках и сами хозяева, и служащие. Иногда для художников устраивались вечеринки в доме; на вечеринках выступали музыканты и играла на рояле сама Вера Николаевна. [15]
В доме была отведена комната, где художники, приезжая в Москву, могли жить. Летом, когда семья Третьяковых уезжала на дачу, художников принимала моя мать, готовила им обед, ухаживала за ними. Часто бывал у нас и подолгу живал летом художник Максимов… Он иногда писал этюды в саду Третьяковых. Тогда я непременно вертелся возле него, наблюдая, как холст покрывается красками, как на нем вырастают деревья, появляется стена нашей галереи.
- Ты чей, паренек? Сын Андрея Осиповича Мудрогеля? - спросил меня однажды Максимов. И с того времени у меня с ним завелась дружба.
Иногда он посылал меня за папиросами:
- Сбегай-ка, Коля, купи пачку «Дружка» за пять копеек.
И я со всех ног мчался по переулку к рынку за покупкой, за что получал от художника конфетки.
Но вот скоро вольное житье мое кончилось: мне стукнуло девять лет, и меня отдали в городскую школу…
Учение у меня пошло хорошо, и мои родители уже мечтали, как я кончу эту школу, пойду в большую науку… Но эти мечты скоро оборвались.
СМЕРТЬ МОЕГО ОТЦА
В конце осени 1880 года в Петербурге был объявлен аукцион по продаже картин художника В. В. Верещагина. [16] На все подобные аукционы Третьяков непременно выезжал
