Я вовсе не хочу, чтобы кто-то знал, что я им интересуюсь. Потому что мне вовсе не нужно, чтобы возник вопрос, по какой причине я им интересуюсь.

Такие вопросы только усилили бы слухи, которые и так обо мне ходят. Считается, что я «предпочитаю парней». Заметно, что движения у меня иногда девчоночьи. И потом, я не очень-то спортивный: в гимнастике – полный ноль, ядро и копье толком метнуть не могу, футболом и волейболом не интересуюсь. Я люблю книги, много читаю, меня часто видят на пороге лицейской библиотеки с романом в руках. И никто не видел, чтобы у меня была девушка. Этого достаточно, чтобы пошли слухи. Оскорбления несутся мне вслед регулярно: «чертов педик» (или иногда просто «гомик»), их кричат издалека или шипят вслед, и я привык не обращать на них внимания, не отвечать, демонстрировать в ответ полнейшее безразличие, будто не слышу (как будто их можно не слышать!). И это ухудшает мое положение: гетеросексуал, у которого все в порядке, никогда не позволил бы говорить о себе такое, отбивался бы гневно, расквасил бы обидчику физиономию. Терпеть и молчать – значит соглашаться.

Естественно, я «предпочитаю парней».

Но пока я еще не способен произнести эту фразу.

Я обнаружил свою ориентацию очень рано. В одиннадцать лет я уже знал. В одиннадцать я понял. Мое внимание в те времена привлекает местный мальчик по имени Себастьен, двумя годами старше меня. В доме, где он живет, стоящем неподалеку от нашего, есть пристройка вроде сарайчика. На чердаке, куда забираются по приставной лестнице, имеется комнатушка, где хранят что ни попадя. Есть там и матрас. По этому матрасу мы катаемся, обнявшись с Себастьеном, впервые в жизни. Мы еще не созрели, но тело другого уже вызывает у нас любопытство. Первый мужской член, который я держал в руке, был его. И первый в жизни поцелуй – с ним. Первое объятие, когда кожа касается кожи, тоже с ним.

В одиннадцать лет.

Иногда мы укрываемся в трейлере моих родителей, который в мертвый сезон стоит в гараже неподалеку (а весной мы приезжаем на нем в кемпинг сети CGU [1] в Сен-Жорж-де-Дидон, мы проводим там выходные, ходим по пляжу, покупаем чуррос на берегу и серых креветок на рынке, и, когда приходит время перекусить, они перемещаются в наши тарелки). Я знаю, где лежит ключ от трейлера. Там пахнет затхлостью, темно, и движения становятся откровенными, поскольку никакая стеснительность нам не мешает.

Сегодня меня поражает наша акселерация, ведь в то время не было ни интернета, ни видеокассет, ни «Канал Плюс» по телевизору, мы никогда не видели порно, и все же мы знаем, что делать, и знаем как. Есть вещи, которым учиться не требуется, даже ребенку. А с приходом половой зрелости мы станем еще более изобретательными. И произойдет это скоро.

Наши открытия меня вовсе не ужасают. Наоборот, я счастлив. Во-первых, потому что всем этим мы занимаемся втихаря, а дети обожают секретные игры, таинственность, которая отдаляет их от взрослых. К тому же я не вижу ничего плохого в том, чтобы доставить себе удовольствие; мне хорошо с Себастьеном, и мне не приходит в голову связывать это удовольствие с каким-то проступком. И наконец, я догадываюсь, что это делает меня особым. Выходит, я не похож на остальных. Наконец-то я выделюсь. Перестану быть образцовым ребенком. Перестану следовать за стаей. Инстинктивно я ненавижу стаю. Это осталось у меня на всю жизнь.

Позже мне предстоит столкнуться со злобой, которую вызывает моя предполагаемая непохожесть. Я слышу отборные ругательства или уж как минимум язвительные подколки. Я вижу, как при моем появлении дразнятся «бабскими» жестами, заламывают руки и закатывают глаза, чмокают, намекая на оральный секс. Я не реагирую, пытаюсь увернуться от этой злобы. Трусость? Возможно. Способ себя защитить, вынужденный. Но никогда я не сверну со своего пути. Никогда не решу для себя, что он плох, что лучше бы я был как все, не стану притворяться, чтобы они меня приняли. Никогда. Я остаюсь самим собой. Естественно, молча. Но в этом молчании – упорство. И гордость.

Я запомнил его имя. Тома Андриё.

Мне кажется, это красивое имя, оно хорошо звучит. Я еще не знаю, что потом стану писать книги, что буду придумывать персонажей и мне нужно будет давать этим персонажам имена, но я уже прислушиваюсь к ним, оцениваю их звучание. И я уже в курсе, что имена иногда свидетельствуют о происхождении того, кто их носит, о том, из какой он среды, что они могут отсылать к определенному промежутку времени.

Потом я обнаружу, что «Тома Андриё» – сочетание, в общем-то, обманчивое.

Во-первых, имя Томá в середине шестидесятых встречалось нечасто (а «моему» Тома будет восемнадцать в 1984 году). В то время мальчиков в основном называли Филипп, Патрик, Паскаль или Аллен. В семидесятых более распространенными станут Кристофы, Стефаны и Лораны. А Тома на самом деле войдут в моду лишь в девяностых. Поэтому тот темноглазый юноша опередил свое время. Или, скорее, его родители. К таким выводам я пришел. Однако потом я узнáю, что причина проще. Этим именем его назвали в честь рано умершего деда, вот и всё.

И фамилия Андриё – загадочная. Она может принадлежать и генералу, и священнику, и земледельцу. Но почему-то мне кажется, что ее происхождение – крестьянское, хотя у меня нет достаточно веских аргументов.

В общем, я могу вообразить любой вариант. И не ограничиваю свою фантазию. Иногда Т. А. оказывается у меня богемным ребенком из семьи, сочувствующей майским событиям 1968 года [2]. В другие дни он – выходец из буржуазных кругов, слегка аморальный, как бывает с отпрысками, которые стремятся досадить своим чересчур зажатым родителям.

У меня мания выдумывать биографии; я вам уже рассказывал.

В любом случае, мне нравится втайне повторять про себя это имя. Нравится писать его на подвернувшемся листке бумаги. В юности я был чертовски сентиментален; впрочем, это не сильно изменилось и до сих пор.

Итак, в то утро я стою в школьном дворе и украдкой наблюдаю за Тома Андриё.

Это не новость, такое уже случалось и раньше. Я не раз поглядывал в его сторону, так, мельком. Бывало, что я сталкивался с ним в коридоре, он как будто специально шел мне навстречу, я, проходя мимо, задевал его рукавом и, не оборачиваясь, спиной ощущал, как он уходит. В столовой я бывал в то же время, что