Жена в ответ также подняла руку, сделала это молча, и у Шайдукова вновь, как и вчера, защемило сердце. Ближе и роднее жены у него не было человека.

Над ним остро, опасно звенели комары, тихо плыл белесый, ставший совсем прозрачным, будто легкий папиросный дым, угасающий месяц, сквозь серую жижу просыпающегося утра попыталось просочиться сонное солнце, но попытка была бесполезной – что-то придавило светило и не давало ему возможности подняться.

Поиски в тайге почти ничего не дали Шайдукову – обнаружил только две стоянки золотоискателей – старые, возможно, сооруженные одним и тем же человеком, да кротиные норы речного мусора по берегам старательского ручья, – все это было тщательно перебрано, прощупано человеком, пальцы обследовали каждый камешек, каждый предмет… Шайдуков покачал головой:

– Будто землеройка прошла, ничего не пропустила. – Постоял около одной из куч, посомневался: – А стоит ли золото тех денег и тех нервов, которые человек тратит на него? А? – оглядел редкий, растущий вкривь-вкось лесок по обе стороны ручья и ни к какому выводу не пришел.

Почва для леса здесь была нехорошая, скудная, снизу корни подтачивает болотный гной – на трясину, смрадные бочаги и провалы было брошено земляное одеяло, на котором выросла невысокая шерсть – в основном худосочные сосенки, среди которых кое-где поднимались вверх коричневые березовые свечки, но этих свечек было раз-два – и обчелся, росла в основном сосна, да еще кое-где лиственницы. Как только корни добираются до нижнего слоя одеяла, так деревья погибают.

Живут они очень недолго – десять – двенадцать лет. В общем, короток их срок… Шайдуков вздохнул. Снова окинул взглядом перелопаченные горы породы и сделал вывод, который не смог сделать несколько минут назад:

– Нет, не стоит.

Он уже шел обратно – истекал третий день его «командировки», Шайдуков опаздывал на половину суток, жена была права, утверждая, что он неуправляемый, непредсказуемый, говорит одно, делает другое, получается третье, – не уложился он в срок и теперь чувствовал себя виноватым, когда неожиданно ощутил сильный укол в спину. Явственный такой укол, не очень сильный, но приметный. И в затылок тоже что-то кольнуло.

Так бывает иногда, когда в спину кто-то целится из двухстволки, нащупывает низ левой лопатки ружейной мушкой, в таких случаях даже волосы на голове могут подняться дыбом, Шайдуков словно бы в рассеянной задумчивости, какая может стрястись с человеком, которого гложут заботы о бесцельном прозябании мира, замедлил шаг, потом и вовсе остановился, будто увидел редкостный цветок, повел плечами, освобождаясь от усталости и тяжести, и вдруг стремительно присел.

Развернулся в низкой, почти у самой земли стойки, описав вытянутой ногой круг, как циркулем, и выкинул вперед правую руку.

В руке у Шайдукова был пистолет. Он ткнул им в одну сторону – никого, другую – также никого, в следующий миг ему показалось, что в зелени молодого сосняка кто-то мелькнул, и он стремительно перекатился к сосняку. Пусто. Ну хотя бы птица какая-нибудь захлопала крыльями, либо зверек перепрыгнул через ствол поваленного дерева… Тогда что же мелькнуло, кто позвал его?

Шайдуков выпрямился, перевел дыхание. Сердце гулко колотилось где-то под мышкой – вон куда оно ускакало! Вроде бы не считал Шайдуков себя пужливым, а тут что-то произошло, кто-то подал ему знак.

Может, под ногами валяется золотой самородок и подманивает его? Шайдуков присел, огляделся и в следующий миг увидел неподалеку предмет, свидетельствующий, что здесь недавно проходил человек: на рыжем просевшем покрове плотно сбитых сосновых игл валялась донельзя извозюканная, мятая и грязная пачка папирос «Север». Такие папиросы когда-то еще звали «Нордом», но Шайдуков тех времен не помнил, а сейчас и «Север» стал таким же редким, как пролет стаи попугаев над айсбергами Северного Ледовитого океана.

Из рванины в пачке высыпалось несколько целых папирос. Не выкуренных, не драных, – целых, лишь немного подмоченных, в желтоватых никотиновых разводах.

– Разбросался кто-то в лесу, как у себя на огороде, – недовольно пробурчал Шайдуков. Ему захотелось услышать собственный голос, – что-то муторно, одиноко сделалось, будто подвели его к собственной могиле и сказали: «Вот тут ты будешь лежать, ногами на запад, – хотя покойников кладут ногами на восток, на восход солнца, – а крест, чтобы ты не рыпался, мы поставим в головах, понял? – хотя кресты обычно ставят в ногах.

Освобождаясь от наваждения и тесноты в груди, Шайдуков протестующе покрутил головой, потянулся за пачкой.

– То ли случайно из кармана выпала, – пробормотал он угрюмо, себе под нос, – то ли… Вот именно – то ли!

А может, человек специально выбросил папиросы, чтобы не соблазняться и не травить себя табаком? Шайдуков отрицательно покачал головой: папиросы выпали из кармана сами. Если бы человек увидел их, то обязательно бы поднял.

Пошарив немного глазами по земле, Шайдуков обнаружил еще одну деталь – важную, как ему показалось – позеленевшую армейскую пуговицу. Не генеральскую, конечно, с выпуклым государственным гербом, а солдатскую, простую, со звездочкой. Да и генералы, как было известно Шайдукову, папиросы «Север» не курили. Он усмехнулся едва приметно, скользнул глазами по коридору, деликатно образованному молодыми сосенками – ну будто бы специально созданному, поднял голову и зажмурился, как от удара в темя.

На высоте метра три – три с половиной за сук мрачноватой, уже начавшей гнить сосны зацепилось выцветшее гороховое тряпье. С правой стороны из рвани, как из некой прорехи, торчала высохшая желтая рука со скрюченными пальцами, а с левой – голова с вытекшими глазами и порванной на лбу кожей, свернувшейся в сухой скруток.

– Челове-ек! – едва слышно охнул Шайдуков, проворно засунул пистолет в карман – чего же он перед мертвым выхваляется оружием? Кого пугает?

Да и прахом тряпки эти называть было неудобно – линялое, вымытое многими дождями и многими водами рубище, потрепанное ветрами и стужей, вобравшее в себя человека, съевшее его, прокоптившееся его духом… Шайдуков не верил тому, что видел – это не бытие, не явь, а какой-то дурной сон, в котором он, если захочет передвинуться на другое место – не передвинется, сон есть сон, в нем ходок лишается ног, либо, наоборот, обретает крылья. Ни ног, ни крыльев у Шайдукова не было.