— Ну да, — подхватила та, — а заодно усадили меня на скамью, привели в чувство, позвонили моему внуку — и вообще, потратили на меня, совершенно постороннего старого человека, целый час своего драгоценного молодого времени. Вы ведь работаете, не правда ли? И у вас, видимо, сегодня выходной день?

— Да, но я, честно говоря, не понимаю…

— Ну вот! — проигнорировала жалкий лепет спасенная. — Вы могли бы читать книгу, беседовать с друзьями, пить кофе перед телевизором, а вместо этого опекаете меня, чужую старуху.

— Марья Афанасьевна… — протестующе начала Юлька.

— Да, детонька, я помню, — не дала закончить фразу «шляпка», — вы сравнивали меня со своей бабушкой. — Она весело взглянула на молодую спасительницу. — Юленька, я хотела бы пригласить вас на чай с пирожными. Вы не возражаете?

Юля в замешательстве уставилась на этого божьего одуванчика. Она знает ее всего ничего, чуть больше часа, у нее полно своих дел: в квартире убрать надо, Чейза дочитать (Васька на хвосте висит), ей, в конце концов, котов нужно покормить!

— Мне котов нужно покормить, — нерешительно пробормотала девушка.

— Вот и славно! Вот и хорошо! — обрадовалась напористая старушка, приняв за согласие эту нерешительность. — Юрик, ты отвезешь Юленьку к ее дому, мы подождем в машине, а потом все вместе поедем ко мне чай пить, не правда ли? Я ведь вчера пирожные испекла, твои любимые. Ну, Юленька, что скажете?

Юля встретилась взглядом с молчаливым внуком. «Что за черт! — разозлилась она. — Уставился и молчит! А бабулька у него действительно прелесть! Почему бы и нет?»

— Спасибо, Марья Афанасьевна, но мне как-то неловко…

— А правда, поедемте к бабушке, — оживился внезапно молчаливый, — у нее знаете какие эклеры? Лучшие в Москве!

— Детонька, не отказывайтесь, прошу вас.

— Хорошо, — сдалась «детонька», — но если можно, я хотела бы заехать домой на несколько минут.

— Вот и чудно! — обрадованно подвела черту Внукова бабушка.

«А ведь что характерно для глупости — ее объяснить нельзя, — с мрачной ухмылкой оценила свои умственные способности экспромтом приглашенная, забираясь в сверкающую «семерку». — Только, если честно, странно это: всего полчаса назад бедная старушка едва не помирала, а чуть пришла в себя — и в гости зазывает». Ухватив эту мысль за хвостик, Юля собралась было хорошенько обмозговать ее, да раздумала. Очарование бабульки в плюсе с черными глазами внука перевесили аналитические способности Юлии Батмановой, и она отдалась на волю случая.

Глава 2

7октября, 1982 год

Песок был горячим, сухим и зыбким. Солнце слепило глаза. Небо — чудно — тяжелым свинцовым пологом прикрывало горизонт. Воздух плавился и растекался, заливая раскаленной жижей ноздри и уши. Душно. Странно. Страшно. Очередь — без конца, живая безмолвная бесконечность из мужчин и женщин, детей и стариков, черных и белых. Ни звука, ни вздоха, ни стона. Безветрие, но края одежд колышутся. Может быть, зной пытается сорвать ненужные тряпки и проникнуть внутрь, в плоть, до костей? Впереди, почти у горизонта, грубо сколоченный ящик, как у приемщика стеклотары. Ящик — на песке, накрыт старой газетой «Правда». На «Правде» — бутылка водки, граненый стакан, буханка черного хлеба, луковица и Библия. Все отчетливо видно, как на экране — крупным планом. За ящиком — священник. Лет шестидесяти, крепкий, темноволосый, на висках и в густой бороде проседь. Строгие глаза. Сосредоточен. Внимательно всматривается в каждого, подходящего из очереди. После недолгого раздумья, положив левую руку на Библию, правой подает стакан с водкой и произносит: «Ныне отпущаеши». Очередь движется медленно, упрямо выволакивая босые ноги из раскаленного затягивающего песка. До священника — далеко. Васса — почти в конце. Сердце бешено колотится. Дышать — нечем. Уйти — некуда, нельзя, невозможно. Необходимо пройти очередь до конца, вернее — к ее началу. В отчаянии она отрывает взгляд от священникова ящика и смотрит вверх. Прямо над нею — огромный, черный, пылающий по краям диск, безысходный и неотвратимый, как судьба. Внезапно появляется страстное желание убежать, исчезнуть, раствориться, скрыться. Бежать — невозможно, ноги — тяжелы. Песок, чмокая, как болотная жижа, втягивает по щиколотку. Васса подавляет в себе этот неистовый порыв. Переводит взгляд на впереди стоящую спину. Мелькает мысль: «Так спокойнее, ты — среди людей». Спины нет. Васса одна. Очередь исчезла. «Рассосалась как быстро!» успевает удивиться Васса. От внимательных, проникающих в душу глаз священника становится почему-то холодно. Холодея, она ждет благословенного «ныне отпущаеши». Эти слова для нее — суть, спасение, блаженство. Жизнь можно отдать за эту фразу! Священник вглядывается в стоящую перед ним молодую женщину. Медленно открывается рот. «Ой, какие зубы белые!» — проносится в голове. Звучит долгожданное: «Ныне…» И вдруг, запрокинув голову и выставив белоснежные зубы, поп начинает дико верещать. Скрипящий металлический вопль бьет по ушам. «О Господи, что это?!» — Она в ужасе пытается бежать и — просыпается.

Утреннюю тишину пронизывает настойчивый телефонный звонок. «Боже, кошмар какой! Надо же такому присниться!» С облегчением и благодарностью за прерванность страшного сна Василиса снимает трубку.

— Привет, это я! Ты не забыла, малыш, что сегодня мы идем на обед к маме?

— Нет, Владик, я помню.

— Роднуль, я после монтажа заскочу к Олегу, там ребята приехали с Пинеги. А потом сразу домой. Это ненадолго. Часам к трем будь готова. Выкурим по сигаретке и выдвинемся.

— Хорошо, Влад.

— У тебя все нормально?

— Конечно. Почему ты спрашиваешь?

— Мне показалось, голос у тебя какой-то странный.

— Да нет, все нормально. Просто сон дурацкий приснился.

— А, ну ничего! Скажи: «Где ночь — там и сон». И все будет тип-топ!

— Спасибо за совет, шеф. Всенепременно. Я тебя обожаю за мудрость мыслей.

— То-то же, старших надо слушать, — заважничал Влад. — Ну пока, целую.

— Пока. Ой, Владик, подожди! Насчет моего перевода ничего не слышно? Еще нет приказа?

— Пока нет. Терпи, малыш, атаманом будешь. И скоро, обещаю.

— Очень на это надеюсь, — вздохнула атаман в перспективе и положила трубку.

За окном светило солнце, легкий ветерок, гулявший у балконной двери, заигрывал с новой шторой — наступивший день обещал хорошую погоду. Она накинула халат и вышла на балкон. Московское бабье лето, вымолив у солнца последнее тепло, одаряло прощальной лаской прохожих и тела домов. Утренний воздух, чистый и свежий, попахивал дымком и был тонок, как паутинка, — запутывались руки. Тихо веселились деревья — хвастали друг перед другом золото-багряными нарядами, стыдливо прикрывая ветками появляющиеся прорехи. Шалые деревья забыли, какой наряд их скоро ожидает. А может, помнили и потому решили блеснуть напоследок?

«Господи, как хорошо!»