— Мой дед Махтумкули был шахир, — ответил мальчик. — Для твоего коня, о блистательный Чоудур-хан, я могу сделать и потник и уздечку, но я могу сделать для твоей любимой жены асык, гуляку или букав[7].

— Ровесникам своим он не уступает в силе и ловкости, в состязании словом он не уступает нам с тобой! — сказал Чоудур-хан Мухаммедсапе. — Махтумкули, я приму участие в скачках, и если мой конь придет первым, я готов выслушать твои стихи во славу резвых ног скакуна.

Махтумкули ткнулся подбородком в грудь, но ему казалось, что он поклонился хану, как настоящий придворный, и стало неловко перед друзьями. А ребята были в восторге: хан разговаривал с их ровесником, как с яшули.

— Какая у него сабля, видали? — воскликнул Гюйде.

— А какой у него тонкий панцирь под халатом!

— Махтумкули, зачем Чоудур-хан панцирь надел? Он же на свадьбу приехал.

— Он приехал с гор, а в горах могли кызылбаши[8] засаду устроить.

— Вот это свадьба! Даже хан приехал.

— Да он же совсем молодой. Лет на пять или шесть старше нас.

— Усики у него темные.

— Да разве это усы? Пушок. Вот погляди, и у меня есть! — Гюйде провел пальцем по верхней губе.

— Ничего у тебя нет. Это у тебя грязь, — засмеялся Махтумкули.

— Есть! Пощупай!

Все пощупали пушок на губе у Гюйде.

— Бежим на качели, пока девушки не заняли! — крикнул Махтумкули ребятам и первым кинулся к ручью, на берегу которого были устроены качели для девушек. — Гюйде! Мы с тобой!

Махтумкули и Гюйде так раскачались, что страшно было смотреть, их качели едва-едва не замыкали круг.

— Сильней! — кричал Махтумкули. — Гюйде, дорогой! Еще! Еще! И мы полетим! Как птицы!

Полы халатов плескались по воздуху, словно крылья.

— Качели! Качели! Несите меня к птицам! Мы вместе с жаворонком споем утреннюю песню для тех, кто ходит по земле.

Земля отлетает, небо наваливается на плечи.

— Сильней, Гюйде!

— Что они делают! Остановитесь! — Это пришли за водой девушки. — Махтумкули, мы скажем Оразгюль-эдже![9]Махтумкули не хочет, чтобы мама огорчилась в день праздника. Он садится на доску, и Гюйде делает то же, что его товарищ. Качели летят сами собой, но земля возвращается из дальнего полета, она все ближе, ближе. Она замирает.

Девушки прогнали мальчишек со своих качелей, и пока одни набирали воду, другие качались, распевая песенки.

Мальчишки побежали поглазеть, как готовят праздничную еду.

Сегодня все были добрые. Повара подозвали ребят, налили им чорбы[10] в большую, как таз, долбленную из дерева чашку.

— Снимите пробу, джигиты!

Как взрослые, мальчишки уселись вокруг исходящей сладостным паром еды, ломали горячие чуреки, макали в жирную чорбу.

— О! — Гюйде зажмурил глаза. — Чорба из козленочка.

— Из пяти козлят, — поправил его повар.

Прибежали детишки поменьше. Махтумкули и его друзья, насытившись, уступили им место возле вкусной чашки, а сами побежали на звуки дутара. Древний, белый совсем бахши, ударяя по струнам дутара, пел о славном предке туркмен, о Салыр Казане.

— Жил Салыр Казан триста лет спустя после пророка Мухаммеда, жил в одно время с Коркут-ата[11]. Был Салыр Казан великим храбрецом, он носил непробиваемый стрелами и копьями панцирь, и покой был на земле в те времена, потому что редко находились такие дерзкие, которые шли аламаном[12] на племя Салыр Казана. Говорил Салыр Казан своим людям, чтоб разнесли они его слова по всему свету: «Даже если я погибну в бою, дух мой не умрет, он всегда будет помогать салырам». Потому-то и говорят теперь люди: «Да будет спутником и покровителем моим Салыр Казан».

— Да будет спутником и покровителем моим Салыр Казан, — беззвучно шепчет Махтумкули. Сердце у него щемит, ему хочется в счастливые времена Салыр Казана, когда враги не смели и думать о войне с племенем Салыра.

Старый бахши щиплет струны дутара, глаза бахши потеряли цвет от старости. Он молчит, то ли для того, чтоб люди подумали над его рассказом, то ли вспоминая новую историю о Салыр Казане. Старик начинает мелко и быстро жевать впалым морщинистым ртом, и вдруг рука его ударяет по струнам сильно, властно, и голос у старика как у молодого.

— Был у Салыра большой казан, из которого ело все его несметное войско, и никогда этот казан не пустел. Со своими джигитами поехал однажды Салыр Казан на охоту, оставил он родной аул на Ора́за, своего сына, а с ним четыреста всадников. Лазутчики тотчас принесли эту весть шаху кызылбашей Меле́ку, и Мелек напал на Ораза, взял его в плен и взял Бурла́-хаты́н — жену Салыр Казана, и угнал он в рабство многих жен и дочерей салыров, и угнал десять тысяч баранов — стадо Салыр Казана. Стадо пас Караджа́-чопа́н. Он один бился с шестью сотнями кызылбашей.

«Один против шести сотен! — У Махтумкули глаза сияли. — Вот какие были туркмены в древности!»

Дутар бахши гремел, как река, упавшая с гор.

— Собрал Караджа-чопан кучу камней для своей пращи, изготовленной из кожи трехлетнего быка и шерсти трех коз. Позвал он на помощь своих братьев, но кызылбаши братьев его убили, а камни для пращи кончились, тогда стал метать во врагов Караджа-чопан баранов, призывая на помощь Салыр Казана.

И приснился Салыр Казану дурной сон. Будто вскочил он на коня, помчался в родной аул, а вместо аула пепелище, только один Караджа-чопан уцелел. Поскакали они, не дожидаясь джигитов, в страну кызылбашей. А шах Мелек, отдыхая после аламана, размечтался, захотелось ему пить вино из рук прекрасной Бурла-хатын, захотелось ему сделать Бурла-хатын своей женой. Узнал об этом Ораз, сын Салыр Казана, и предупредил свою мать, и когда шах Мелек пришел в шатер к своим пленницам и спросил, которая из них Бурла-хатын, все сорок служанок Бурла-хатын назвались женой Салыр Казана. Задумался шах Мелек, позвал своих визирей и звездочетов, и те посоветовали ему убить Ораза.

Подступились к Оразу палачи, но в город кызылбашей уже ворвался Салыр Казан и верный его Караджа-чопан. Освободили они пленных, освободили Ораза, Бурла-хатын и сорок ее служанок, взяли богатую добычу и со славою вернулись в родные края.

4

Загудели карна́и, богатырские трубы туркменов, зазвенели дутары. У ручья, где кустарники дают хоть какую-то тень, поверх ковров и кошм постелили дастархан[13], прочитал благодарственную молитву во славу аллаха Гарры-молла Довлетмамед Азади, отец жениха, — и пир начался.

Махтумкули сидел за спинами гостей, на дальнем конце. Детям не место за дастарханом мужчин, их место возле матерей, у которых