— Замечательно, что ты меня слушаешь, — раздалось по ту сторону трубки. — У меня для тебя прекрасные новости — после экзамена можешь собирать вещи, я купил нам два билета на…

— Надеюсь, не на оперу? — уточнил Психовский. Здесь интересы парочки тоже шли вразрез — Аполлонский заслушивался классическими операми, желательно на фэнтези-тематику, а Грецион такой пытке предпочитал рок-оперы.

— Нет, ты что, пока еще ничего такого, на что мы могли бы пойти вместе, не придумали. И спасибо, что перебиваешь. В общем, на зимние каникулы мы с тобой отправляемся в небольшой-круиз путешествие. С Днем Рожденьица, как говорится.

— Он у меня вообще-то не сегодня, — хмыкнул Психовский просто так, из вредности.

— Ох уж эти Козероги! — возмутился художник по ту сторону сетевой изгороди. — Вечно чем-то недовольны, я ему делаю приятное, а он… Родись ты каким-нибудь Водолеем….

— Ты опять о Зодиака? Слушай, даже я, верящий Шумерам как себе…

— Да, опять о них! Потому что ведешь себя, как типичный Козерог, — еще раз посчитал нужным добавить Федор Семеныч. — В том-то и соль, что твой День Рождения мы отметим прямо в дороге. Так что давай, выше нос, выше голову, выше все, что только можно — и хватит быть недовольным!

— А я был бы доволен, — Психовский закатил глаза, но собеседник этого, по понятным причинам, не увидел, — если бы ты предупредил меня заранее, хотя бы за пару недель.

— Тебе известно такое слово, как сюрприз?

— К твоему сведенью, не все сюрпризы — приятные, — вздохнул профессор. — У меня нет сил никуда тащиться — вот честно. Может, мы как-нибудь устроим это в другой раз?

Аполлонский взревел — ну, скорее заблеял как барашек.

— Упертость — твое второе имя. Если ты не хочешь, то я прямо сейчас возьму и сдам эти билеты…

— А куда хоть мы с тобой поплывем?

— А вот это узнаешь на месте! Завтра отчаливаем, и я тебе умоляю, не отправляй никого на пересдачу, иначе испортишь нам весь отпуск.

— Я, конечно, понимаю, что со мной спорить бесполезно, но с тобой — еще хуже, — профессор сдался. — Но и я не сумасшедший, портить свой юбилей не собираюсь. Смотри у меня, если что не так…

Улыбка ползла по лицу профессора топленым маслом.

— Ты Психовский, — решил пошутить Аполлонский. С шутками у него, кстати, тоже было тяжеловато — не считая старых-добрых анекдотов про Штирлица.

Не услышав смеха в ответ, художник переключил тему:

— Ладно, проехали. Кстати, сколько тебе там стукнет?

Грецион озвучил цифру — ему должно было исполниться пятьдесят, вел себя на тридцать, ощущал на все двадцать, да вот только выглядел на шестьдесят — из-за бороды. Аполлонскому он назвал все эти возрасты.

— Тогда отметим сразу четыре круглые даты.

Психовский поправил желтую бейсболку, которую не снимал в здании, пока его не посещало такое желание — норму нахождения без головного убора в помещении профессор считал архаичной и идиотской. Потом Грецион посмотрел на часы и цокнул.

— Ну, я бы с тобой еще поговорил, но и так скоро увидимся. К тому же, по-моему, мы дали этим оборванцам достаточно времени, чтобы списать. Я не против постоять в коридоре еще, но надо нам иметь какое-то приличие и хоть иногда быть построже.

Оба рассмеялись — прослушивай их разговор какой-нибудь тайный агент, у него лопнули бы барабанные перепонки.

— Ты предложишь тройку и отпустишь с миром? — уточнил Федор Семеныч.

— Нет, сначала послушаю, что мне попытаются наплести, а потом отпущу с миром и зачеткой.

— Мы неисправимы.

— Ага, — подтвердил Психовский. — И в этом наша прелесть! Ладно, увидимся.

— Я тебе все распишу сообщением.

— Мне хоть понравится твой сюрприз, на который ты меня, считай, вынудил?

— Обижаешь!

Экран телефона погас, разговор завершился. Психовский заулыбался, предвкушая что-то интересное — такие спонтанные туры, по закону вселенной, которая своим правилам не изменяет, всегда превращаются во что-нибудь интересное. А Грецион любил вляпываться во всякие истории — иначе, считал он, жизнь станет скучной, неинтересной, и нечего будет травить студентам на занятиях.

Как и было обещано, Грецион Психовский три раза очень громко постучался, чтобы его уж точно услышали, и вошел в аудиторию.

* * *

В душном и липком тропическом воздухе, под огромными листьями пальм и папоротников, которые теперь растут только здесь, но когда-то правили балом флоры, девушка смотрит в щелку, подглядывая.

Под массивными сводами храма из белого камня она чувствует себя, как дома, но знает — там, за этой щелкой, что-то происходит. Среди же колонн с каменными змеями, словно желающими задушить эти столбы, ничего нового: на дворе ночь, храм тихо дремлет, внутри остались лишь маги, божественные служители, мастера ритуалов и возливания масел.

Она — среди них. Или, почти.

Она спустилась по ломаным ступеням в ту часть храма, о которой даже не догадывалась. Так глубоко под землей, что здесь прямо из стен врываются корни исполинских деревьев, ломая фасад белого камня. Тот покрылся трещинами, как разбитое яйцо.

Запах корицы и стрекотание сверчков — только у нее в голове — становится сильнее.

Она смотрит в щелку и видит пустой, мрачный зал, а в центре — клетку. Ей думается, что это какое-то тайное место для жертвоприношений, и сейчас она увидит кости, человеческие ребра и кровь.

Она тихонько приоткрывает дверь, которую то ли забыли запереть, то ли специально оставили открытой, лишь отойдя ненадолго, и заходит внутрь.

Это оказывается тюрьмой, но не для людей, а лишь для одного… пленника.

В центре взаправду стоит каменная клетка, а в ней лежит странное существо — прежде она таких никогда не видела. Животное, видимо, привыкшее к неволе, не сопротивляется, но, видя нового человека, приподнимается на передних лапах. Размером оно раза в два больше варана.

Существо высовывает раздвоенный язык и шипит.

Она подходит поближе, чтобы разглядеть животное во всех подробностях. Будь она на пару лет постарше, все бы знала сама, ей бы уже давно рассказали про этого зверя. Она каждый день ходит в этом храме при свете яркого солнца и матовой луны и, казалось, выучила его наизусть. Но, как выяснилось, заблуждалась.

Она поворачивает голову в сторону животного и тянется рукой к клетке — аккуратно, с опаской.

А существо, столь фантастическое, явно пытается что-то сказать, смотрит в ответ жалобными глазами, полными самого космоса, будто запускающего свои зыбкие пальцы в самое нутро — они хватают самое сокровенное и тянут, тянут на себя, поглощая и завораживая одновременно.